The Purloined Letter/Украденное письмо
THE PURLOINED LETTER Nil sapientiæ odiosius acumine nimio.—_Seneca_.
Эдгар Аллан По Украденное письмо (Рассказ Эдгарда Поэ) Nil sapientiae odiosius acumine nimio.
At Paris, just after dark one gusty evening in the autumn of 18-, I was enjoying the twofold luxury of meditation and a meerschaum, in company with my friend C. Auguste Dupin, in his little back library, or book-closet, _au troisième_, No.
В один темный, дождливый осенний вечер я сидел с моим приятелем Дюпеном в его кабинете, в улице Дюно № 33, в третьем этаже, в Сен-Жерменском предместье.
33, _Rue Dunôt, Faubourg St. Germain_.
В один темный, дождливый осенний вечер я сидел с моим приятелем Дюпеном в его кабинете, в улице Дюно № 33, в третьем этаже, в Сен-Жерменском предместье.
For one hour at least we had maintained a profound silence; while each, to any casual observer, might have seemed intently and exclusively occupied with the curling eddies of smoke that oppressed the atmosphere of the chamber.
Уже около часу мы упорно молчали, и если бы кто-нибудь взглянул на нас со стороны, верно, подумал бы, что каждый из нас исключительно и глубоко занят клубами дыма, наполняющими атмосферу комнаты.
For myself, however, I was mentally discussing certain topics which had formed matter for conversation between us at an earlier period of the evening; I mean the affair of the Rue Morgue, and the mystery attending the murder of Marie Rogêt.
Но что касается до меня, я обсуживал про себя некоторые обстоятельства одного дела, о котором мы говорили в начале вечера, а именно, об убийстве в улице Морг. [1 - См. рассказ того же автора, под названием: «Загадочное убийство», в № 11 и 12 нашего журнала за нынешний год. (Прим. изд.)]
I looked upon it, therefore, as something of a coincidence, when the door of our apartment was thrown open and admitted our old acquaintance, Monsieur G—, the Prefect of the Parisian police.
Я думал об этом деле, как вдруг дверь к нам в комнату отворилась и вошел старинный наш знакомый, префект парижской полиции, господин Жискэ.
We gave him a hearty welcome; for there was nearly half as much of the entertaining as of the contemptible about the man, and we had not seen him for several years.
Мы его приняли радушно, потому что в этом человеке были не одни дурные стороны; у него тоже были свои достоинства, и, кроме того, мы уже очень давно его не видали.
We had been sitting in the dark, and Dupin now arose for the purpose of lighting a lamp, but sat down again, without doing so, upon G.‘s saying that he had called to consult us, or rather to ask the opinion of my friend, about some official business which had occasioned a great deal of trouble.
Так как мы сидели без огня, то Дюпен встал зажечь лампу; но когда Жискэ сказал, что пришел посоветоваться с нами об одном важном деле, которое наделало ему много хлопот, мой приятель оставил это намерение и опять уселся на свое место.
“If it is any point requiring reflection,” observed Dupin, as he forebore to enkindle the wick, “we shall examine it to better purpose in the dark.” “That is another of your odd notions,” said the Prefect, who had a fashion of calling every thing “odd” that was beyond his comprehension, and thus lived amid an absolute legion of “oddities.” “Very true,” said Dupin, as he supplied his visitor with a pipe, and rolled towards him a comfortable chair.
– Если дело, о котором мы будем говорить, требует размышления, – заметил Дюпен, оставляя лампу незажженною, мы лучше его рассмотрим в темноте.
“And what is the difficulty now?” I asked.
– Да скажите же, наконец, в чем дело, – спросил я.
“Nothing more in the assassination way, I hope?” “Oh no; nothing of that nature.
– спросил я; – надеюсь, что на этот раз не в убийстве.
The fact is, the business is very simple indeed, and I make no doubt that we can manage it sufficiently well ourselves; but then I thought Dupin would like to hear the details of it, because it is so excessively odd.” “Simple and odd,” said Dupin.
В сущности – дело самое простое, и я уверен, что мы сами дойдем до всего; но мне пришло на мысль, что Дюпену будет приятно узнать подробности этого дела, потому что оно чрезвычайно странное.
“Why, yes; and not exactly that, either.
– Да, именно; однако и это название для него не точно: вернее, одно из двух.
The fact is, we have all been a good deal puzzled because the affair is so simple, and yet baffles us altogether.” “Perhaps it is the very simplicity of the thing which puts you at fault,” said my friend.
– Потому-то вы, может быть, и в затруднении, что оно слишком просто, – сказал мой приятель.
“What nonsense you do talk!” replied the Prefect, laughing heartily.
– возразил префект, смеясь от души.
“Perhaps the mystery is a little too plain,” said Dupin.
– "Может быть, тайна слишком ясна, – сказал Дюпен.
“Oh, good heavens!
– Ах, Боже мой!
who ever heard of such an idea?” “A little too self-evident.” “Ha!
– Что это вы за бессмыслицу говорите!
ha!
Ах, ох!
ha—ha!
Ах, ох!
ha!
Ах, ох!
ha!—ho!
Ах, ох!
ho!
Ах, ох!
ho!” roared our visitor, profoundly amused, “oh, Dupin, you will be the death of me yet!” “And what, after all, is the matter on hand?” I asked.
– Ах, Дюпен, вы просто заставите меня умереть со смеху.
“Why, I will tell you,” replied the Prefect, as he gave a long, steady and contemplative puff, and settled himself in his chair.
– отвечал Дюпен, подавая гостю трубку, и подвигая к нему мягкое кресло.
“I will tell you in a few words; but, before I begin, let me caution you that this is an affair demanding the greatest secrecy, and that I should most probably lose the position I now hold, were it known that I confided it to any one.” “Proceed,” said I.
Но, прежде всего, я должен предупредить, что это дело требует величайшей тайны: если бы узнали, что я его кому бы то ни было поверил, – я, вероятно, лишился бы места.
“Or not,” said Dupin.
– Или не начинайте вовсе, – сказал Дюпен.
“Well, then; I have received personal information, from a very high quarter, that a certain document of the last importance has been purloined from the royal apartments.
Мне было лично объявлено, и в очень высоком месте, что один важнейший документ пропал из королевских комнат.
The individual who purloined it is known; this beyond a doubt; he was seen to take it.
Знают, кто его украл – это не подлежит ни малейшему сомнению – видели, как он брал его.
It is known, also, that it still remains in his possession.” “How is this known?” asked Dupin.
Знают тоже, что этот документ до сих пор в руках у того, кто взял его. – Как же это-то знают? – спросил Дюпен.
“It is clearly inferred,” replied the Prefect, “from the nature of the document, and from the non-appearance of certain results which would at once arise from its passing out of the robber’s possession.
– Это ясно из того, что нет тех результатов, которые бы непременно последовали, если бы документ не был более в руках того, кто его похитил.
that is to say, from his employing it as he must design in the end to employ it.” “Be a little more explicit,” I said.
– Пожалуйста, выражайтесь прямее, – заметил я.
“Well, I may venture so far as to say that the paper gives its holder a certain power in a certain quarter where such power is immensely valuable.” The Prefect was fond of the cant of diplomacy.
– Вот, видите ли, эта бумага дает ее владельцу особенную власть, в особенном месте, где эта власть может иметь неисчислимое значение. – Префект был помешан на дипломатических намеках и тонкостях.
“Still I do not quite understand,” said Dupin.
– Я еще меньше понимаю, – сказал Дюпен.
“No?
– Неужели?
Well.
Ну, слушайте.
the disclosure of the document to a third person, who shall be nameless, would bring in question the honor of a personage of most exalted station.
Если этот документа покажут третьему лицу, которого позвольте мне не называть, то одна высокая особа будет в опасности; это-то и дает тому, у кого теперь документ, власть над высокой особой – от этого зависит и честь и безопасность ее.
and this fact gives the holder of the document an ascendancy over the illustrious personage whose honor and peace are so jeopardized.” “But this ascendancy,” I interposed, “would depend upon the robber’s knowledge of the loser’s knowledge of the robber..
– Но ведь эта власть, – прервал я, – зависит вот от чего: знает ли вор, что он известен тому лицу, у которого украден документа?
Who would dare—” “The thief,” said G., “is the Minister D—, who dares all things, those unbecoming as well as those becoming a man.
Кто осмелится?… – Вор, – сказал Жискэ, – это Д…; он осмеливается на все, что недостойно честного человека и что достойно его самого.
The method of the theft was not less ingenious than bold.
Самый ход воровства был необыкновенно искусен и смел.
The document in question—a letter, to be frank—had been received by the personage robbed while alone in the royal boudoir.
Этот документ, скажу прямо, письмо, было получено высокою особою, когда она была одна в королевском будуаре.
During its perusal she was suddenly interrupted by the entrance of the other exalted personage from whom especially it was her wish to conceal it.
Между тем как она его читала, вошло одно, тоже знаменитое, лицо, от которого нужно было особенно скрывать это письмо.
After a hurried and vain endeavor to thrust it in a drawer, she was forced to place it, open as it was, upon a table.
Она сначала хотела его поскорее бросить в ящик туалета, но так как не успела этого сделать, то была принуждена оставить письмо открытым на столе.
The address, however, was uppermost, and, the contents thus unexposed, the letter escaped notice.
Однако случилось, что, на счастье, подпись и содержание были закрыты, потому что письмо лежало чистой страницей кверху; внимание вошедшего лица не было привлечено.
At this juncture enters the Minister D—. His lynx eye immediately perceives the paper, recognises the handwriting of the address, observes the confusion of the personage addressed, and fathoms her secret.
Между тем, пришел министр Д… Его зоркий глаз тотчас же заметил бумагу, узнал на адресе почерк, заметил затруднительное положение той особы, к которой письмо было адресовано, и проник всю тайну.
After some business transactions, hurried through in his ordinary manner, he produces a letter somewhat similar to the one in question, opens it, pretends to read it, and then places it in close juxtaposition to the other.
Поговорив о делах, что, как и всегда у него, было очень недолго, он вынул из кармана письмо, похожее на то, которое лежало на столе, стал сначала как будто читать его, а потом положил его тоже на стол, возле другого письма.
Again he converses, for some fifteen minutes, upon the public affairs. At length, in taking leave, he takes also from the table the letter to which he had no claim.
После того, он с четверть часа опять разговаривал о разных политических делах; наконец простился и, уходя, взял, как будто по ошибке, не свое, а другое письмо.
Its rightful owner saw, but, of course, dared not call attention to the act, in the presence of the third personage who stood at her elbow.
Особа, которой оно принадлежало, очень хорошо это видела, но не смела обратить на это внимания при третьем лице, возле которого она стояла.
The minister decamped.
Так министр и ушел, оставив на столе какое-то свое ничтожное письмо.
leaving his own letter—one of no importance—upon the table.” “Here, then,” said Dupin to me, “you have precisely what you demand to make the ascendancy complete—the robber’s knowledge of the loser’s knowledge of the robber.” “Yes,” replied the Prefect.
– Итак, – сказал Дюпен, – обращаясь ко мне, обстоятельства делают власть самою полною: вор знает, что он известен той особе, у которой украл письмо.