Title 7
La nueva ciudad Cuando Frank Algernon Cowperwood salió de la Penitenciaría del Estado para el Distrito Este de Filadelfia, se dio cuenta de que la vida que había llevado en aquella ciudad desde su infancia había terminado.
НОВЫЙ ГОРОД Когда Фрэнк Алджернон Каупервуд вышел из филадельфийской исправительной тюрьмы, он понял, что с прежней жизнью в родном городе покончено.
Se le había pasado la juventud, y con ella, se habían perdido las grandes perspectivas comerciales de los primeros años de su vida adulta.
Прошла молодость, а вместе с ней рассыпались прахом и его первые дерзкие финансовые замыслы.
Debía empezar de nuevo.
Придется все начинать сначала.
Quizá sea innecesario repetir que se produjo un segundo pánico que siguió a una quiebra tremenda —la de Jay Cooke & Co.− y que había vuelto a poner en sus manos una fortuna.
Не стоит повторять рассказ о том, как новая паника, последовавшая за грандиозным банкротством фирмы «Джей Кук и Кь», принесла Каупервуду новое богатство.
Haber recuperado la riqueza lo había suavizado en cierta medida.
После этой удачи его ожесточение несколько улеглось.
Parecía que el destino ya se encargaba de mantener su bienestar personal.
Сама судьба, казалось, пеклась о нем.
En cualquier caso, estaba harto de la bolsa como medio de vida y ahora decidió que la dejaría de una vez por todas.
Однако карьера биржевого спекулянта внушала ему теперь непреодолимое отвращение, и он решил отказаться от нее раз и навсегда.
Pensaba dedicarse a otra cosa —a los tranvías, a la especulación del suelo o a alguna de las ilimitadas oportunidades que ofrecía el lejano Oeste—.
Лучше заняться чем-нибудь другим: городскими железными дорогами, скупкой земельных участков — словом, умело использовать все безграничные возможности, которые сулит Запад.
Filadelfia ya no le resultaba un lugar agradable.
Филадельфия ему опротивела.
Aunque era libre y rico, seguía siendo motivo de escándalo para los impostores, y el mundillo social y financiero no estaba dispuesto a aceptarlo.
Пусть он свободен и снова богат, но ему не избежать злословия лицемеров, так же как не проникнуть в финансовые и светские круги местного общества.
Debía seguir su camino solo, sin ayuda, o si la recibía debía ser en secreto, mientras sus antiguos amigos observaban su carrera desde lejos.
Он должен идти своим путем один, ни на кого не рассчитывая, ибо если кто-нибудь из старых друзей и захочет помочь ему, то предпочтет сделать это втайне и следить за его действиями издалека.
Y así, con estos pensamientos, cogió el tren un día, y su encantadora amante, que tenía entonces sólo veintisiete años, fue a la estación a despedirlo.
Все эти соображения побудили Каупервуда уехать. Его очаровательная любовница — ей едва исполнилось двадцать шесть лет — провожала его на перроне.
La miró con ternura, porque ella representaba la quintaesencia de cierto tipo de belleza femenina.
Каупервуд с удовольствием смотрел на нее; она была олицетворением той красоты, которая всегда волновала его в женщинах.
—Adiós, querida —le dijo sonriendo, mientras la campana del tren anunciaba la inminente salida−.
— Ну, до свиданья, дорогая, — сказал он ей с ободряющей улыбкой, когда раздался звонок.
Tú y yo saldremos de esta muy pronto.
— Скоро все наши неприятности кончатся.
No sufras.
Не грусти.
Volveré dentro de dos o tres semanas, o mandaré a buscarte.
Через две-три недели я вернусь или ты приедешь ко мне.
Te llevaría conmigo ahora, pero no sé a qué clase de sitio voy.
Я бы и сейчас взял тебя с собой, но я еще не знаю, как он выглядит, этот Запад.
Elegiremos algún lugar y entonces verás cómo soluciono el asunto de la fortuna.
Мы решим, где нам поселиться, и тогда ты увидишь, умею ли я добывать деньги.
No vamos a vivir siempre en el descrédito.
Не вечно же нам жить как прокаженным.
Conseguiré el divorcio y nos casaremos, y todo se solucionará de maravilla.
Я добьюсь развода, мы поженимся, и все будет хорошо.
Eso se consigue con dinero.
С деньгами не пропадешь.
La miró con aquellos ojos grandes, serenos y penetrantes, y ella le apretó las mejillas entre sus manos.
Он посмотрел ей в глаза спокойным, испытующим взглядом, а она, сжав ладонями его лицо, воскликнула:
—¡Oh, Frank! —exclamó− ¡Te voy a echar mucho de menos!
— Как я буду скучать без тебя, Фрэнк!
Eres lo único que tengo.
Ведь ты для меня все!
—Dentro de dos semanas —le dijo él sonriendo, cuando el tren comenzó a moverse−.
— Через две недели я вернусь или пришлю телеграмму, — улыбаясь, повторил Каупервуд, когда поезд тронулся.
Te mandaré un telegrama o volveré.
— Будь умницей, детка.
Sé buena, querida.
Она ответила ему взглядом, полным обожания; избалованное дитя, всеобщая любимица в семье, натура страстная, пылкая, преданная, — Эйлин принадлежала к тому типу женщин, который не мог не нравиться столь сильному человеку, как Каупервуд.
Lo siguió con los ojos llenos de adoración —loca de amor, una niña mimada, la preferida de su familia, amorosa, ilusionada, afectuosa, de ese tipo de mujeres que suelen gustar a los hombres fuertes−, sacudió su preciosa cabeza de pelo dorado rojizo y le lanzó un beso con la mano.
Потом она тряхнула копной рыжевато-золотистых волос, послала ему вдогонку воздушный поцелуй и, круто повернувшись, пошла широким, уверенным шагом, слегка покачивая бедрами; все встречные мужчины заглядывались на нее.
Después se marchó con ese paso ligero, insinuante y vigoroso que hace que los hombres se giren para mirar.
— Видал?
—Ahí va; es la joven Butler —le comentó un empleado del ferrocarril a otro−.
— кивнул один станционный служащий другому.
¡Muchacho!
— Та самая — дочь старика Батлера.
No creo que ningún hombre pudiera desear nada mejor, ¿no te parece?
Нам бы с тобой такую, неплохо, а?
Era el tributo espontáneo que invariablemente rinden la pasión y la envidia a la salud y la belleza.
То была невольная дань восторга, которую зависть и вожделение неизменно платят здоровью и красоте.
Y ese es el eje sobre el que gira el mundo.
А страсти эти правят миром.
Jamás en su vida antes de este viaje había estado Cowperwood más allá de Pittsburgh.
До этой поездки Каупервуд никогда не бывал на Западе далее Питсбурга.
Sus impresionantes aventuras comerciales, a pesar de lo brillantes que habían sido, se habían limitado casi exclusivamente al mundo aburrido y convencional de Filadelfia, con su dulce refinamiento en algunos sectores, sus pretensiones de supremacía social en los Estados Unidos, su serena arrogación de considerarse los líderes tradicionales de la vida comercial, su historia, su riqueza conservadora, su afectada respetabilidad, y todos los gustos y distracciones que estos llevan aparejados.
Финансовые операции, которыми он занимался, при всем их размахе, преимущественно протекали в косном и ограниченном мире филадельфийских дельцов, известном своей кастовостью, притязаниями на первое место в социальной иерархии и на руководящую роль в коммерческой жизни страны, своими традициями, наследственным богатством, приторной респектабельностью и теми вкусами и привычками, которые из всего этого вытекают.
Como ahora recordaba, había llegado casi a dominar aquel bello mundo y a hacer suyos sus sagrados recintos cuando se produjo el crac. Prácticamente ya lo habían admitido.
Он почти завоевал этот чопорный мирок, почти проник в его святая святых, он уже был всюду принят, когда разразилась катастрофа.
Y ahora era un Ismael[1], un exconvicto, aunque fuese millonario.
Теперь же он — бывший каторжник, всеми отверженный, хотя и миллионер.
¡Pero, espera!
«Но погодите!
La carrera es de los veloces, no paraba de repetirse.
В беге побеждает тот, кто проворней всех, — твердил он себе.
Sí, y la batalla de los fuertes.
— В борьбе — самый ловкий и сильный.
Ya se vería si el mundo lo pisoteaba o no.
Еще посмотрим, кто кого одолеет. Не так-то просто его растоптать».
Cuando al fin cayó en la cuenta, Chicago se le echó encima de repente a la segunda mañana.
Чикаго открылся его взору внезапно на вторые сутки.
Había pasado dos noches en un llamativo vagón de primera clase de los que existían entonces —un coche que pretendía contrarrestar parte de los inconvenientes de su disposición con un exceso de lujo y de cristal recargado— cuando comenzaron a aparecer los primeros asentamientos solitarios de la metrópolis de la pradera.
Каупервуд провел две ночи среди аляповатой роскоши пульмановского вагона тех времен, в котором неудобства возмещались плюшевыми обивками и изобилием зеркального стекла; наконец под утро стали появляться первые уединенные форпосты столицы прерий.
Los apartaderos paralelos a la capa de balastro sobre la que él viajaba a toda velocidad se fueron haciendo cada vez más numerosos, los postes del telégrafo tenían cada vez más brazos y soportaban tantos cables que parecían velados por humo.
Путей становилось все больше и больше, а паутина проводов на мелькавших в окне телеграфных столбах делалась все гуще и плотнее.
A lo lejos, en dirección a la ciudad, se veía aquí y allí la cabaña solitaria de algún trabajador, el hogar de algún alma aventurera que la había plantado a aquella distancia para beneficiarse de la pequeña aunque segura ventaja que el crecimiento de la ciudad le proporcionaría.
На подступах к городу там и сям торчали одинокие домишки рабочих — жилище какого-нибудь предприимчивого смельчака, поставившего свою лачугу на голом месте в надежде пусть на маленький, но верный доход, который принесет ему этот клочок земли, когда город разрастется.
El terreno era llano —plano como una mesa− y conservaba los menguados restos de hierba parda del año anterior, que se mecía levemente con la brisa de la mañana.
Вокруг стлалась гладкая, как скатерть, равнина со скудной порослью порыжевшей прошлогодней травы, слабо колыхавшейся на утреннем ветру.
Por debajo asomaba de nuevo el verde; abanderado del despliegue de un nuevo año.
Но местами пробивалась и молодая зелень — знамя наступающего обновления, предвестник весны.
Por alguna razón una atmósfera cristalina envolvía el contorno borroso de la ciudad, rodeándola como si se tratara de una mosca atrapada en ámbar y confiriéndole una sutileza artística que lo conmovió.
Воздух в этот день был необычайно прозрачен, и сквозь его чистый хрусталь неясные очертания далекого города проступали словно контуры мухи в янтаре, волнуя путника тонким изяществом рисунка.