The Financier / Финансист
The Magic Crystal.
Chapter I
The Philadelphia into which Frank Algernon Cowperwood was born was a city of two hundred and fifty thousand and more.
Филадельфия, где родился Фрэнк Алджернон Каупервуд, насчитывала тогда более двухсот пятидесяти тысяч жителей.
It was set with handsome parks, notable buildings, and crowded with historic memories.
Город этот изобиловал красивыми парками, величественными зданиями и памятниками старины.
Many of the things that we and he knew later were not then in existence—the telegraph, telephone, express company, ocean steamer, city delivery of mails.
Многого из того, что знаем мы и что позднее узнал Фрэнк, тогда еще не существовало — телеграфа, телефона, доставки товаров на дом, городской почтовой сети и океанских пароходов.
There were no postage-stamps or registered letters.
Не было даже почтовых марок и заказных писем.
The street car had not arrived.
Еще не появилась конка.
In its place were hosts of omnibuses, and for longer travel the slowly developing railroad system still largely connected by canals.
В черте города курсировали бесчисленные омнибусы, а для дальних путешествий служила медленно развивавшаяся сеть железных дорог, все еще тесно связанная с судоходными каналами.
Cowperwood’s father was a bank clerk at the time of Frank’s birth, but ten years later, when the boy was already beginning to turn a very sensible, vigorous eye on the world, Mr. Henry Worthington Cowperwood, because of the death of the bank’s president and the consequent moving ahead of the other officers, fell heir to the place vacated by the promoted teller, at the, to him, munificent salary of thirty-five hundred dollars a year.
Фрэнк родился в семье мелкого банковского служащего, но десять лет спустя, когда мальчик начал любознательно и зорко вглядываться в окружающий мир, умер председатель правления банка. все служащие соответственно повысились в должностях, и мистер Генри Уортингтон Каупервуд «унаследовал» место помощника кассира с блистательным, по его тогдашним понятиям, годовым окладом в три с половиной тысячи долларов..
At once he decided, as he told his wife joyously, to remove his family from 21 Buttonwood Street to 124 New Market Street, a much better neighborhood, where there was a nice brick house of three stories in height as opposed to their present two-storied domicile.
Он тотчас же радостно сообщил жене о своем решении перебраться из дома 21 по Батнвуд-стрит в дом 124 по Нью-Маркет-стрит: и район не такой захолустный, и дом — трехэтажный кирпичный особнячок — не шел ни в какое сравнение с нынешним жилищем Каупервудов.
There was the probability that some day they would come into something even better, but for the present this was sufficient.
У них имелись все основания полагать, что со временем они переедут в еще более просторное помещение, но пока и это было неплохо.
He was exceedingly grateful.
Мистер Каупервуд от души благодарил судьбу.
Henry Worthington Cowperwood was a man who believed only what he saw and was content to be what he was—a banker, or a prospective one.
Генри Уортингтон Каупервуд верил лишь в то, что видел собственными глазами, и был вполне удовлетворен своим положением, — это открывало ему возможность стать банкиром в будущем.
He was at this time a significant figure—tall, lean, inquisitorial, clerkly—with nice, smooth, closely-cropped side whiskers coming to almost the lower lobes of his ears.
В ту пору он был представительным мужчиной — высокий, худощавый, подтянутый, с вдумчивым взглядом и холеными, коротко подстриженными бакенбардами, доходящими почти до мочек ушей.
His upper lip was smooth and curiously long, and he had a long, straight nose and a chin that tended to be pointed.
Верхняя губа, странно далеко отстоявшая от длинного и прямого носа, всегда была чисто выбрита, так же как и заостренный подбородок.
His eyebrows were bushy, emphasizing vague, grayish-green eyes, and his hair was short and smooth and nicely parted.
Густые черные брови оттеняли зеленовато-серые глаза, а короткие прилизанные волосы разделялись аккуратным пробором.
He wore a frock-coat always—it was quite the thing in financial circles in those days—and a high hat.
Он неизменно носил сюртук — в тогдашних финансовых кругах это считалось «хорошим тоном» — и цилиндр.
And he kept his hands and nails immaculately clean.
Ногти держал в безукоризненной чистоте.
His manner might have been called severe, though really it was more cultivated than austere.
Впечатление он производил несколько суровое, но суровость его была напускная.
Being ambitious to get ahead socially and financially, he was very careful of whom or with whom he talked.
Стремясь выдвинуться в обществе и в финансовом мире, мистер Каупервуд всегда тщательно взвешивал, с кем и о ком он говорит.
He was as much afraid of expressing a rabid or unpopular political or social opinion as he was of being seen with an evil character, though he had really no opinion of great political significance to express.
Он в равной мере остерегался как высказывать резкие или непопулярные в его кругу мнения по социальным или политическим вопросам, так и общаться с людьми, пользовавшимися дурной репутацией. Впрочем, надо заметить, что он не имел определенных политических убеждений.
He was neither anti- nor pro-slavery, though the air was stormy with abolition sentiment and its opposition.
Он не являлся ни сторонником, ни противником рабовладения, хотя атмосфера тогда была насыщена борьбой между аболиционистами и сторонниками рабства.
He believed sincerely that vast fortunes were to be made out of railroads if one only had the capital and that curious thing, a magnetic personality—the ability to win the confidence of others.
Каупервуд твердо верил, что на железных дорогах можно нажить большое богатство, был бы только достаточный капитал, да еще одна странная штука — личное обаяние, то есть способность внушать к себе доверие.
He was sure that Andrew Jackson was all wrong in his opposition to Nicholas Biddle and the United States Bank, one of the great issues of the day.
По его убеждению, Эндрю Джексон был совершенно не прав, выступая против Николаса Бидла note 1 и Банка Соединенных Штатов, — эта проблема волновала тогда все умы.
and he was worried, as he might well be, by the perfect storm of wildcat money which was floating about and which was constantly coming to his bank—discounted, of course, and handed out again to anxious borrowers at a profit..
Он был крайне обеспокоен потоком «дутых денег», находившихся в обращении и то и дело попадавших в его банк, который, конечно, все же таковые учитывал и с выгодой для себя вновь пускал в оборот, выдавая их жаждущим ссуды клиентам.
His bank was the Third National of Philadelphia, located in that center of all Philadelphia and indeed, at that time, of practically all national finance—Third Street—and its owners conducted a brokerage business as a side line.
Третий филадельфийский национальный банк, в котором он служил, помещался в деловом квартале, в ту пору считавшемся центром всего американского финансового мира; владельцы банка попутно занимались также игрой на бирже.
There was a perfect plague of State banks, great and small, in those days, issuing notes practically without regulation upon insecure and unknown assets and failing and suspending with astonishing rapidity; and a knowledge of all these was an important requirement of Mr.
«Банки штатов», крупные и мелкие, возникали тогда на каждом шагу; они бескорыстно выпускали свои банковые билеты на базе ненадежных и никому не ведомых активов и с невероятной быстротой вылетали в трубу или даже приостанавливали платежи.
Cowperwood’s position. As a result, he had become the soul of caution.
Осведомленность во всех этих делах была непременным условием деятельности мистера Каупервуда, отчего он и стал воплощенной осторожностью.
Unfortunately, for him, he lacked in a great measure the two things that are necessary for distinction in any field—magnetism and vision.
К сожалению, ему не хватало двух качеств, необходимых для преуспеяния на любом поприще: личного обаяния и дальновидности.
He was not destined to be a great financier, though he was marked out to be a moderately successful one.
Крупным финансистом он не мог бы сделаться, но ему все же предстояла неплохая карьера.
Mrs. Cowperwood was of a religious temperament—a small woman, with light-brown hair and clear, brown eyes, who had been very attractive in her day, but had become rather prim and matter-of-fact and inclined to take very seriously the maternal care of her three sons and one daughter.
Миссис Каупервуд была женщина религиозная; маленькая, со светло-каштановыми волосами и ясными карими глазами, она в молодости казалась весьма привлекательной, но с годами стала несколько жеманной и вся ушла в житейские заботы. К своим материнским обязанностям по воспитанию троих сыновей и дочери она относилась очень серьезно.
The former, captained by Frank, the eldest, were a source of considerable annoyance to her, for they were forever making expeditions to different parts of the city, getting in with bad boys, probably, and seeing and hearing things they should neither see nor hear.
Мальчики, предводительствуемые старшим, Фрэнком, служили для нее источником постоянных тревог, ибо то и дело совершали «вылазки» в разные концы города, где, чего доброго, водились с дурной компанией, видели и слышали то, что в их возрасте не полагалось ни видеть, ни слышать.
Frank Cowperwood, even at ten, was a natural-born leader.
Фрэнк Каупервуд в десять лет вел себя как прирожденный вожак.
At the day school he attended, and later at the Central High School, he was looked upon as one whose common sense could unquestionably be trusted in all cases.
И в начальной и в средней школе все считали, что на его здравый смысл можно положиться при любых обстоятельствах.
He was a sturdy youth, courageous and defiant.
Характер у него был независимый, смелый и задорный.
From the very start of his life, he wanted to know about economics and politics.
Политика и экономика привлекали его с детства.
He cared nothing for books.
Книгами он не интересовался.
He was a clean, stalky, shapely boy, with a bright, clean-cut, incisive face; large, clear, gray eyes; a wide forehead; short, bristly, dark-brown hair.
С виду это был подтянутый, широкоплечий, ладно скроенный мальчик. Лицо открытое, глаза большие, ясные и серые; широкий лоб и темно- каштановые, остриженные бобриком волосы.
He had an incisive, quick-motioned, self-sufficient manner, and was forever asking questions with a keen desire for an intelligent reply.
Манеры порывистые и самоуверенные.
He never had an ache or pain, ate his food with gusto, and ruled his brothers with a rod of iron.
Всех и каждого донимая вопросами, он настаивал на исчерпывающих, разумных ответах.
“Come on, Joe!” “Hurry, Ed!” These commands were issued in no rough but always a sure way, and Joe and Ed came.
Фрэнк не знал болезней или недомогания, отличался прекрасным аппетитом и полновластно командовал братьями: «Ну-ка, Джо!», «Живей, поворачивайся, Эд!» Его команда звучала не грубо, но авторитетно, и Джо с Эдом повиновались.
They looked up to Frank from the first as a master, and what he had to say was listened to eagerly.
Они с детства привыкли смотреть на старшего брата как на главаря, с чьими словами следует считаться.
He was forever pondering, pondering—one fact astonishing him quite as much as another—for he could not figure out how this thing he had come into—this life—was organized.
Он постоянно размышлял, размышлял без устали. Все на свете равно поражало его, ибо он не находил ответа на главный вопрос: что это за штука жизнь и как она устроена?
How did all these people get into the world?
Откуда взялись на свете люди?
What were they doing here?
Каково их назначение?
Who started things, anyhow?
Кто положил всему начало?
His mother told him the story of Adam and Eve, but he didn’t believe it.
Мать рассказала ему легенду об Адаме и Еве, но он в нее не поверил.
There was a fish-market not so very far from his home, and there, on his way to see his father at the bank, or conducting his brothers on after-school expeditions, he liked to look at a certain tank in front of one store where were kept odd specimens of sea-life brought in by the Delaware Bay fishermen.
Каупервуды жили неподалеку от рыбного рынка. по дороге к отцу в банк или во время какой-нибудь «вылазки» с братьями после школьных уроков Фрэнк любил останавливаться перед витриной, в которой был выставлен аквариум. рыбаки с залива Делавэр нередко пополняли его всевозможными диковинками морских глубин..
He saw once there a sea-horse—just a queer little sea-animal that looked somewhat like a horse—and another time he saw an electric eel which Benjamin Franklin’s discovery had explained.
Однажды он видел там морского конька — крохотное животное, немного смахивающее на лошадку, в другой раз — электрического угря, чьи свойства объяснило знаменитое открытие Бенджамина Франклина.
One day he saw a squid and a lobster put in the tank, and in connection with them was witness to a tragedy which stayed with him all his life and cleared things up considerably intellectually.
В один прекрасный день в аквариум пустили омара и каракатицу, и Фрэнк стал очевидцем трагедии, которая запомнилась ему на всю жизнь и многое помогла уразуметь.
The lobster, it appeared from the talk of the idle bystanders, was offered no food, as the squid was considered his rightful prey.
Из разговоров любопытствующих зевак он узнал, что омару не давали никакой пищи, так как его законной добычей считалась каракатица.