Белый Клык/Colmillo blanco
— Я всё думаю, Генри: он куда счастливее нас с тобой.
Libro descargado en www.elejandria.com, tu sitio web de obras de dominio público ¡Esperamos que lo disfrutéis!
Джек Лондон БЕЛЫЙ КЛЫК Часть первая Глава 1 Погоня за добычей Тёмный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам скованной льдом реки.
Colmillo Blanco Jack London index PRIMERA PARTE LO SALVAJE I la pista de la carne A un lado y al otro del helado cauce se erguía un oscuro bosque de abetos de ceñudo aspecto.
Недавно пронёсшийся ветер сорвал с деревьев белый покров инея, и они, чёрные, зловещие, клонились друг к другу в надвигающихся сумерках.
Hacía poco que el viento había despojado a los árboles de la capa de hielo que los cubría y, en medio de la escasa claridad, que se iba debilitando por momentos, parecían inclinarse unos hacia otros, negros y siniestros.
Глубокое безмолвие царило вокруг.
Reinaba un profundo silencio en toda la vasta extensión de aquella tierra.
Весь этот край, лишённый признаков жизни с её движением, был так пустынен и холоден, что дух, витающий над ним, нельзя было назвать даже духом скорби.
Era la desolación misma, sin vida, sin movimiento, tan solitaria y fría que ni siquiera bastaría decir, para describirla, que su esencia era la tristeza.
Смех, но смех страшнее скорби, слышался здесь — смех безрадостный, точно улыбка сфинкса, смех, леденящий своим бездушием, как стужа. Это извечная мудрость — властная, вознесённая над миром — смеялась, видя тщету жизни, тщету борьбы. Это была глушь — дикая, оледеневшая до самого сердца Северная глушь.
En ella había sus asomos de risa; pero de una risa más terrible que todas las tristezas..., una risa sin alegría, como el sonreír de una esfinge, tan fría como el hielo y con algo de la severa dureza de lo infalible. Era la magistral e inefable sabiduría de la eternidad riéndose de lo fútil de la vida y del esfuerzo que supone. Era el bárbaro y salvaje desierto, aquel desierto de corazón helado, propio de los países del norte.
И всё же что-то живое двигалось в ней и бросало ей вызов.
Pero, a pesar de todo, allí había vida; lo que significaba, sin duda, todo un reto.
По замёрзшей реке пробиралась упряжка ездовых собак.
Por la pendiente del helado cauce bajaba penosamente una hilera de perros que parecían más bien lobos.
Взъерошенная шерсть их заиндевела на морозе, дыхание застывало в воздухе и кристаллами оседало на шкуре.
La escarcha cubría un hirsuto* pelaje. El aliento se les helaba en el aire en cuanto salía de su boca, era despedido hacia atrás en vaporosa espuma hasta posarse en sus pies, en donde se cristalizaba.
Собаки были в кожаной упряжи, и кожаные постромки шли от неё к волочившимся сзади саням.
Los perros llevaban sendos jaeces* de cuerpo, como tirantes, que los mantenían unidos a un trineo que arrastraban.
Сани без полозьев, из толстой берёзовой коры, всей поверхностью ложились на снег.
El vehículo, especie de narria*, había sido construido de recias cortezas de abedul, carecía de cuchillas o patines, y toda su superficie inferior descansaba sobre la nieve.
Передок их был загнут кверху, как свиток, чтобы приминать мягкие снежные волны, встававшие им навстречу.
La parte delantera del trineo estaba vuelta hacia arriba, a fin de que pudiera penetrar por la gran ola de nieve blanda que le dificultaba el paso.
На санях стоял крепко притороченный узкий, продолговатый ящик.
Atada fuertemente sobre el trineo, se veía una caja estrecha y larga, rectangular.
Были там и другие вещи: одежда, топор, кофейник, сковорода; но прежде всего бросался в глаза узкий продолговатый ящик, занимавший большую часть саней.
Había también otros objetos: mantas, una gran hacha, una cafetera y una sartén; pero lo que ocupaba la mayor parte del sitio disponible, destacándose sobre todo lo demás, era la caja estrecha y larga, de forma rectangular.
Впереди собак на широких лыжах с трудом ступал человек. За санями шёл второй. На санях, в ящике, лежал третий, для которого с земными трудами было покончено, ибо Северная глушь одолела, сломила его, так что он не мог больше ни двигаться, ни бороться. Северная глушь не любит движения. Она ополчается на жизнь, ибо жизнь есть движение, а Северная глушь стремится остановить всё то, что движется.
Delante de los perros, calzando anchos y blandos zapatos de pelo para la nieve, avanzaba trabajosamente un hombre. Detrás del trineo iba otro. Dentro, en la caja, iba un tercero para quien todo esfuerzo había ya terminado: una víctima de aquel salvaje desierto, un vencido que no se movería ni lucharía ya más, aplastado, aniquilado por él. Al desierto no suele gustarle el movimiento. Toma como una ofensa la vida, porque vida es movimiento, y él tiende siempre a destruirlo.
Она замораживает воду, чтобы задержать её бег к морю; она высасывает соки из дерева, и его могучее сердце коченеет от стужи; но с особенной яростью и жестокостью Северная глушь ломает упорство человека, потому что человек — самое мятежное существо в мире, потому что человек всегда восстаёт против её воли, согласно которой всякое движение в конце концов должно прекратиться.
Hiela el agua para no dejarla correr hacia el mar; les roba la savia a los árboles - hasta helarles el potente corazón; y con mayor ferocidad, y por más terrible modo aún, anonada y obliga a someterse al hombre. Al hombre, que es lo más inquieto que la vida ofrece, siempre en rebelión, justamente en contra de la idea de que todo movimiento acaba con la cesación del mismo.
И всё-таки впереди и сзади саней шли два бесстрашных и непокорных человека, ещё не расставшиеся с жизнью.
Pero allí, al frente de la zaga, como escolta, audaces, indomables, caminaban trabajosamente los dos hombres que no habían muerto aún.
Их одежда была сшита из меха и мягкой дублёной кожи.
Pieles y cueros blandos cubrían sus cuerpos.
Ресницы, щёки и губы у них так обледенели от застывающего на воздухе дыхания, что под ледяной коркой не было видно лица.
Tenían pestañas, mejillas y labios tan cubiertos de cristales de hielo, producidos por su helada respiración, que era imposible distinguirles la cara.
Это придавало им вид каких-то призрачных масок, могильщиков из потустороннего мира, совершающих погребение призрака.
Esto les daba el aspecto de enmascarados duendes, de enterradores de un mundo de espectros en el entierro de uno de los suyos.
Но это были не призрачные маски, а люди, проникшие в страну скорби, насмешки и безмолвия, смельчаки, вложившие все свои жалкие силы в дерзкий замысел и задумавшие потягаться с могуществом мира, столь же далёкого, пустынного и чуждого им, как и необъятное пространство космоса. Но это были не призрачные маски, а люди, проникшие в страну скорби, насмешки и безмолвия, смельчаки, вложившие все свои жалкие силы в дерзкий замысел и задумавшие потягаться с могуществом мира, столь же далёкого, пустынного и чуждого им, как и необъятное пространство космоса.
Pero, pese a las apariencias, eran hombres que penetraban en la tierra donde todo es desolación, mofa sarcástica y silencio; aventureros novatos enfrascados en una colosal empresa. Se introducían a viva fuerza en un mundo poderosísimo, tan remoto, tan ajeno a ellos y tan sin pulso como las profundidades del espacio.
Они шли молча, сберегая дыхание для ходьбы.
Avanzaban sin hablar, economizando el aliento para mantener las funciones del cuerpo.
Почти осязаемое безмолвие окружало их со всех сторон.
Por todos lados reinaba el silencio, casi podían palpar su presencia.
Оно давило на разум, как вода на большой глубине давит на тело водолаза.
Afectaba su mente como las innumerables atmósferas que pesan sobre el buzo, en lo hondo de las aguas, afectan su cuerpo.
Оно угнетало безграничностью и непреложностью своего закона.
Los aplastaba materialmente bajo la pesadumbre de la extensión sin fin, de inexorables fallos.
Оно добиралось до самых сокровенных тайников их сознания, выжимая из него, как сок из винограда, всё напускное, ложное, всякую склонность к слишком высокой самооценке, свойственную человеческой душе, и внушало им мысль, что они всего лишь ничтожные, смертные существа, пылинки, мошки, которые прокладывают свой путь наугад, не замечая игры слепых сил природы.
Los anonadaba hasta reducirlos al último rincón de su mente, prensada para que de ella se escurrieran, como de los racimos el zumo, todo el falso ardor, la exaltación y las indebidas presunciones del alma humana; hasta lograr que se sintieran muy limitados e insignificantes, unas simples manchitas, unos átomos, moviéndose con débil maña y escasa discreción en el drama externo e interno de los ciegos y enormes elementos y fuerzas naturales.
Прошёл час, прошёл другой.
Pasó una hora y luego otra.
Бледный свет короткого, тусклого дня начал меркнуть, когда в окружающей тишине пронёсся слабый, отдалённый вой.
Menguaba, cada vez más rápidamente, la pálida luz del día, corto y sin sol, cuando en medio del aire en reposo resonó un grito débil y lejano.
Он стремительно взвился вверх, достиг высокой ноты, задержался на ней, дрожа, но не сбавляя силы, а потом постепенно замер.
Se remontó primero con rápido impulso hasta llegar a la nota más alta, donde se afirmó vibrante para ir bajando después lentamente hasta dejar de oírse.
Его можно было принять за стенание чьей-то погибшей души, если б в нём не слышалось угрюмой ярости и ожесточения голода.
Aquello hubiera podido ser el lamento de un alma en pena, de no haber en el triste grito cierta ferocidad, cierta hambrienta vehemencia.
Человек, шедший впереди, обернулся, поймал взгляд того, который брёл позади саней, и они кивнули друг другу.
El hombre que iba al frente del trineo volvió la cabeza y cruzó la mirada con el que iba detrás. Por encima de la estrecha caja rectangular, ambos cambiaron una señal de asentimiento.
И снова тишину, как иголкой, пронзил вой.
Entonces se oyó un segundo grito que pareció elevarse en el aire perforando aquel silencio con la sutil penetración de una aguja.
Они прислушались, стараясь определить направление звука. Он доносился из тех снежных просторов, которые они только что прошли. Вскоре послышался ответный вой, тоже откуда-то сзади, но немного левее.
Los dos hombres comprendieron de dónde partía el sonido. Venía de allá atrás, de algún sitio en la nevada extensión que acababan de atravesar. Un tercer grito, contestación a los anteriores, resonó también en la misma dirección, pero más a la izquierda del segundo.
— Это ведь они за нами гонятся, Билл, — сказал шедший впереди.
-Nos persiguen, Bill -dijo el hombre que iba delante del vehículo.
Голос его прозвучал хрипло и неестественно, и говорил он с явным трудом.
Su voz sonó ronca, como algo que no parecía humano, y era evidente el esfuerzo que realizó para hablar.
— Добычи у них мало, — ответил его товарищ.
-La carne escasea -contestó su compañero-.
— Вот уже сколько дней я не видел ни одного заячьего следа.
Desde hace días no he visto ni un rastro de conejo.
Путники замолчали, напряжённо прислушиваясь к вою, который поминутно раздавался позади них.
No dijeron nada más, aunque siguieron con el oído atento a los gritos de caza que continuaban resonando allá lejos, a su espalda.
Как только наступила темнота, они повернули собак к елям на берегу реки и остановились на привал. Гроб, снятый с саней, служил им и столом и скамьёй. Сбившись в кучу по другую сторону костра, собаки рычали и грызлись, но не выказывали ни малейшего желания убежать в темноту.
Como había oscurecido ya por completo, desviaron los perros hacia un grupo de abetos al borde del cauce, y allí acamparon. El ataúd, colocado junto al fuego, servía de asiento y de mesa. Los perros lobo, agrupados al otro lado de la hoguera, gruñían y se peleaban, pero sin mostrar el menor deseo de perderse entre la oscuridad.
— Что-то они уж слишком жмутся к огню, — сказал Билл.
-Me parece, Henry, que es digno de tomar en cuenta eso de que se hayan quedado tan cerca de nosotros -comentó Bill.
Генри, присевший на корточки перед костром, чтобы установить на огне кофейник с куском льда, молча кивнул. Заговорил он только после того, как сел на гроб и принялся за еду.
Henry, en cuclillas junto a la lumbre y apoyando la cafetera con un pedazo de hielo, asintió con la cabeza. No añadió una palabra hasta que se sentó sobre el ataúd y empezó a comer.
— Шкуру свою берегут. Знают, что тут их накормят, а там они сами пойдут кому-нибудь на корм. Собак не проведёшь.
-Saben que si se apartan, pueden acabar sin su pellejo -contestó entonces-. Prefieren comer de lo nuestro a ser comidos. Ya saben ellos lo que hacen, ya.
Билл покачал головой:
Bill movió dubitativamente la cabeza y objetó:
— Кто их знает!
-¡Oh, no sé! ¡No sé!
Товарищ посмотрел на него с любопытством.
Su compañero lo miró con aire de curiosidad.
— Первый раз слышу, чтобы ты сомневался в их уме.
-Esta es la primera vez que te oigo dudar de su instinto.
— Генри, — сказал Билл, медленно разжёвывая бобы, — а ты не заметил, как собаки грызлись, когда я кормил их?
-Henry -replicó el otro, mascando obstinadamente las habas que comía-, ¿te has fijado, por casualidad, en el modo que se revolvían los perros cuando les daba yo la comida?
— Действительно, возни было больше, чем всегда, — подтвердил Генри.
-Sí, alborotaban más que de costumbre - contestó el interpelado.
— Сколько у нас собак, Генри?
-¿Cuántos perros tenemos, Henry?
— Шесть.
-Seis.