The Portrait of a Lady/Женский портрет
HENRY JAMES.
Генри Джеймс
THE PORTRAIT OF A LADY.
Женский портрет
CHAPTER I.
Under certain circumstances there are few hours in life more agreeable than the hour dedicated to the ceremony known as afternoon tea.
Большая часть его уже миновала, но в этом убывающем дне оставалось еще несколько часов, исполненных редкостного очарования.
There are circumstances in which, whether you partake of the tea or not—some people of course never do,—the situation is in itself delightful.
Генри Джеймс Женский портрет 1 При известных обстоятельствах нет ничего приятнее часа, посвященного церемонии, именуемой английским вечерним чаепитием.[1] И независимо от того, участвуете вы в ней или нет – разумеется, не все любят пить в это время чай, – сама обстановка чаепития удивительно приятна.
Those that I have in mind in beginning to unfold this simple history offered an admirable setting to an innocent pastime.
Простая история, которую я собираюсь здесь рассказать, начиналась в чудесной атмосфере этого невинного времяпрепровождения.
The implements of the little feast had been disposed upon the lawn of an old English country-house, in what I should call the perfect middle of a splendid summer afternoon.
Необходимые принадлежности маленького пиршества были вынесены на лужайку перед старинным английским домом, меж тем как чудесный летний день достиг, если позволено так выразиться, своего зенита.
Part of the afternoon had waned, but much of it was left, and what was left was of the finest and rarest quality.
Большая часть его уже миновала, но в этом убывающем дне оставалось еще несколько часов, исполненных редкостного очарования.
Real dusk would not arrive for many hours; but the flood of summer light had begun to ebb, the air had grown mellow, the shadows were long upon the smooth, dense turf.
До сумерек было еще далеко, но потоки летнего света уже скудели, воздух посвежел, а на шелковистую густую траву легли длинные тени.
They lengthened slowly, however, and the scene expressed that sense of leisure still to come which is perhaps the chief source of one’s enjoyment of such a scene at such an hour.
Впрочем, удлинялись они не торопясь, и вокруг было разлито ощущение предстоящего покоя, что, пожалуй, и составляет особенную прелесть такой картины в такой час.
From five o’clock to eight is on certain occasions a little eternity; but on such an occasion as this the interval could be only an eternity of pleasure.
В иных случаях это время суток – от пяти до восьми – тянется бесконечно, на сей раз оно сулило лишь бесконечное удовольствие.
The persons concerned in it were taking their pleasure quietly, and they were not of the sex which is supposed to furnish the regular votaries of the ceremony I have mentioned.
Те, о ком пойдет здесь речь, предавались ему весьма сдержанно, они не принадлежали к тому полу, который, как принято считать, горячо привержен помянутой церемонии.
The shadows on the perfect lawn were straight and angular; they were the shadows of an old man sitting in a deep wicker-chair near the low table on which the tea had been served, and of two younger men strolling to and fro, in desultory talk, in front of him.
Тени на безупречно подстриженной лужайке были прямыми и угловатыми; то были тени старого джентльмена, сидевшего в глубоком плетеном кресле подле низкого столика, накрытого для чая, и двух молодых людей, которые прохаживались тут же, беседуя о том, о сем.
The old man had his cup in his hand; it was an unusually large cup, of a different pattern from the rest of the set and painted in brilliant colours.
Старый джентльмен держал чашку в руке; она была весьма вместительной и отличалась от сервиза рисунком и яркостью красок.
He disposed of its contents with much circumspection, holding it for a long time close to his chin, with his face turned to the house.
Сидя лицом к дому, он подносил чашку к губам и не спеша, с расстановкой, потягивал чай.
His companions had either finished their tea or were indifferent to their privilege; they smoked cigarettes as they continued to stroll.
Молодые люди, то ли уже покончив с чаем, то ли равнодушные к этому несравненному напитку, предпочитали прогуливаться и дымить сигаретами.
One of them, from time to time, as he passed, looked with a certain attention at the elder man, who, unconscious of observation, rested his eyes upon the rich red front of his dwelling.
Один из них то и дело посматривал на старика, который, не замечая его озабоченных взглядов, любовно созерцал темно-красный фасад своего жилища.
The house that rose beyond the lawn was a structure to repay such consideration and was the most characteristic object in the peculiarly English picture I have attempted to sketch.
Дом этот, высившийся в конце лужайки, и в самом деле заслуживал внимания – он был самой колоритной деталью той сугубо английской картины, которую я попытался набросать.
It stood upon a low hill, above the river—the river being the Thames at some forty miles from London.
Он стоял на пологом холме над рекой – рекой этой была Темза – милях в сорока от Лондона.
A long gabled front of red brick, with the complexion of which time and the weather had played all sorts of pictorial tricks, only, however, to improve and refine it, presented to the lawn its patches of ivy, its clustered chimneys, its windows smothered in creepers.
Продолговатый, украшенный фронтонами фасад, над чьим цветом изрядно потрудились два живописца – время и непогода, что лишь украсило и облагородило его, смотрел на лужайку затканными плющом стенами, купами труб и проемами окон, затененных вьющимися растениями.
The house had a name and a history; the old gentleman taking his tea would have been delighted to tell you these things: how it had been built under Edward the Sixth, had offered a night’s hospitality to the great Elizabeth (whose august person had extended itself upon a huge, magnificent and terribly angular bed which still formed the principal honour of the sleeping apartments), had been a good deal bruised and defaced in Cromwell’s wars, and then, under the Restoration, repaired and much enlarged; and how, finally, after having been remodelled and disfigured in the eighteenth century, it had passed into the careful keeping of a shrewd American banker, who had bought it originally because (owing to circumstances too complicated to set forth) it was offered at a great bargain: bought it with much grumbling at its ugliness, its antiquity, its incommodity, and who now, at the end of twenty years, had become conscious of a real aesthetic passion for it, so that he knew all its points and would tell you just where to stand to see them in combination and just the hour when the shadows of its various protuberances which fell so softly upon the warm, weary brickwork— were of the right measure.
Дом этот имел и свое имя, и свою историю; старый джентльмен, попивавший на лужайке чай, с удовольствием поведал бы вам, что он был построен при Эдуарде VI,[2] что великая Елизавета провела в нем ночь[3] (разместив свою августейшую особу на огромной, пышной и на редкость неудобной кровати, которая и по сей день составляла главную достопримечательность спальных покоев), что его порядком изрешетили во время кромвелевских войн,[4] а потом, при Карле II,[5] подлатали и расширили и что после бесчисленных переделок и неказистых пристроек в XVIII в. он попал наконец в заботливые руки деятельного американского банкира, который поначалу купил этот дом потому, что обстоятельства (слишком сложные, чтобы излагать их здесь) позволили приобрести его баснословно дешево, купил, браня за уродливость, отсутствие комфорта и ветхость, а потом, спустя без малого двадцать лет, пленился его красотой и, изучив во всех подробностях, мог, не задумываясь, указать, откуда он лучше всего открывается взгляду и в какое время дня тени от многочисленных выступов, мягко ложась на теплый потемневший от времени кирпич, производят самое выгодное впечатление.
Besides this, as I have said, he could have counted off most of the successive owners and occupants, several of whom were known to general fame; doing so, however, with an undemonstrative conviction that the latest phase of its destiny was not the least honourable.
Кроме того, как я уже говорил, он мог бы перечислить по порядку почти всех владельцев и обитателей, многие из которых носили громкие имена, и при этом ненавязчиво дать понять, что и теперь поместье находится в столь же достойных руках.
The front of the house overlooking that portion of the lawn with which we are concerned was not the entrance-front; this was in quite another quarter.
Дом выходил на лужайку не парадной стороной; главный его подъезд находился в другой части здания.
Privacy here reigned supreme, and the wide carpet of turf that covered the level hill-top seemed but the extension of a luxurious interior.
Здесь же все предназначалось только для семейного круга, и широкий муравчатый ковер на макушке холма был продолжением изысканного убранства дома.
The great still oaks and beeches flung down a shade as dense as that of velvet curtains; and the place was furnished, like a room, with cushioned seats, with rich-coloured rugs, with the books and papers that lay upon the grass.
Величественно застывшие дубы и буки отбрасывали не менее плотную тень, чем тяжелые бархатные портьеры, а стеганые кресла, яркие тканые коврики, разбросанные по лужайке книги и газеты придавали ей сходство с гостиной.
The river was at some distance; where the ground began to slope the lawn, properly speaking, ceased. But it was none the less a charming walk down to the water.
Река текла поодаль, и у ее пологого берега лужайка обрывалась, но и спуск к воде был по-своему живописен.
The old gentleman at the tea-table, who had come from America thirty years before, had brought with him, at the top of his baggage, his American physiognomy; and he had not only brought it with him, but he had kept it in the best order, so that, if necessary, he might have taken it back to his own country with perfect confidence.
Старый джентльмен, сидевший у чайного столика, приехал из Америки лет тридцать назад и вместе со всей кладью привез сюда свою американскую внешность, и не только привез, но и сохранил в наилучшем виде, так что при случае мог бы совершенно спокойно возвратить ее любезному отечеству.
At present, obviously, nevertheless, he was not likely to displace himself; his journeys were over and he was taking the rest that precedes the great rest.
Правда, теперь он вряд ли решился бы на поездку; свое он уже отъездил и в преддверии вечного покоя наслаждался покоем земным.
He had a narrow, clean-shaven face, with features evenly distributed and an expression of placid acuteness.
Выражение его узкого, чисто выбритого лица с правильными чертами являло смесь благодушия и проницательности.
It was evidently a face in which the range of representation was not large, so that the air of contented shrewdness was all the more of a merit.
По всей видимости, это было лицо, которое обычно не передавало чувств, владевших старым господином, а потому нынешнее сочетание довольства и прозорливости было уже достаточно выразительно.
It seemed to tell that he had been successful in life, yet it seemed to tell also that his success had not been exclusive and invidious, but had had much of the inoffensiveness of failure.
Оно говорило о том, что в жизни ему всегда сопутствовал успех и вместе с тем успех этот не был чрезмерен, никого не задевал, а потому в некотором смысле казался столь же безобидным, как и неудача.
He had certainly had a great experience of men, but there was an almost rustic simplicity in the faint smile that played upon his lean, spacious cheek and lighted up his humorous eye as he at last slowly and carefully deposited his big tea- cup upon the table.
Он, безусловно, превосходно разбирался в людях, но что-то по-детски простодушное проскользнуло в чуть заметной улыбке, морщившей его худое широкоскулое лицо и вспыхивавшей насмешливыми искорками во взгляде, когда он медленно и осторожно поставил на стол вместительную и теперь уже порожнюю чашку.
He was neatly dressed, in well-brushed black; but a shawl was folded upon his knees, and his feet were encased in thick, embroidered slippers.
Он был опрятно одет в безукоризненно вычищенную черную пару, но на коленях у него лежала сложенная шаль, а ноги покоились в теплых расшитых домашних туфлях.
A beautiful collie dog lay upon the grass near his chair, watching the master’s face almost as tenderly as the master took in the still more magisterial physiognomy of the house; and a little bristling, bustling terrier bestowed a desultory attendance upon the other gentlemen.
На траве у кресла растянулась красавица колли, которая почти с таким же обожанием смотрела на физиономию своего хозяина, с каким тот созерцал еще более величавый фасад своего дома; маленький терьер, повизгивая и суетясь, бесцельно сновал вокруг молодых людей.
One of these was a remarkably well-made man of five-and-thirty, with a face as English as that of the old gentleman I have just sketched was something else; a noticeably handsome face, fresh- coloured, fair and frank, with firm, straight features, a lively grey eye and the rich adornment of a chestnut beard.
Один из них был господин лет тридцати пяти, превосходно сложенный, с типично английским лицом, настолько же английским, насколько лицо пожилого джентльмена, о котором выше шла речь, принадлежало к совсем иному типу. Очень красивое, свежее, румяное, открытое лицо это, с твердыми правильными чертами и живыми серыми глазами, весьма украшала густая, каштановая бородка.
This person had a certain fortunate, brilliant exceptional look—the air of a happy temperament fertilised by a high civilisation—which would have made almost any observer envy him at a venture.
Все в нем говорило о том, что он человек блестящий, принадлежит к избранному кругу – иначе говоря, баловень судьбы, чьи природные дарования взросли на почве высокой цивилизации, – словом, счастливец, которому нельзя не позавидовать.
He was booted and spurred, as if he had dismounted from a long ride; he wore a white hat, which looked too large for him; he held his two hands behind him, and in one of them—a large, white, well-shaped fist—was crumpled a pair of soiled dog-skin gloves.
Он был в высоких сапогах при шпорах, словно только что спешился после долгой верховой езды, и в белой шляпе, чуть-чуть великоватой для его головы; руки он заложил за спину, зажав в одной из этих больших холеных белых рук запачканные лайковые перчатки.
His companion, measuring the length of the lawn beside him, was a person of quite a different pattern, who, although he might have excited grave curiosity, would not, like the other, have provoked you to wish yourself, almost blindly, in his place. Tall, lean, loosely and feebly put together, he had an ugly, sickly, witty, charming face, furnished, but by no means decorated, with a straggling moustache and whisker.
Его собеседник, шагавший рядом с ним по лужайке, был совершенно другого склада и, хотя тоже мог бы приковать к себе любопытный взгляд, вряд ли, в отличие от первого господина, внушил бы кому-нибудь желание немедленно поменяться с ним местами: долговязый, худой, нескладный, хилого сложения, с некрасивым, нездоровым, но одухотворенным и по-своему привлекательным лицом, которому придавали известное своеобразие, хотя отнюдь не украшали щетинистые усы и бакенбарды.
He looked clever and ill—a combination by no means felicitous; and he wore a brown velvet jacket.
Судя по всему, он был человеком умным и болезненным – сочетание далеко не из самых удачных.
He carried his hands in his pockets, and there was something in the way he did it that showed the habit was inveterate.
На нем была коричневая бархатная куртка; руки держал он в карманах, что, видимо, давно уже вошло у него в привычку.
His gait had a shambling, wandering quality; he was not very firm on his legs.
В походке проскальзывала какая-то неуверенность и развинченность; казалось, он не крепко стоит на ногах.
As I have said, whenever he passed the old man in the chair he rested his eyes upon him; and at this moment, with their faces brought into relation, you would easily have seen they were father and son.
Как я уже говорил, каждый раз, минуя старого господина в кресле, он бросал на него озабоченные взгляды, и в этот миг, сопоставив их лица, нетрудно было заметить, что перед нами – отец и сын.
The father caught his son’s eye at last and gave him a mild, responsive smile.
Старый джентльмен, перехватив наконец взгляд сына, ответил ему мягкой дружеской улыбкой.
“I’m getting on very well”, he said.
– Мне хорошо, – промолвил он.
“Have you drunk your tea?”. asked the son.
– Ты допил свой чай? – спросил сын.
“Yes, and enjoyed it”.
– Да, и с удовольствием.
“Shall I give you some more?”.
– Налить еще?
The old man considered, placidly.
– Нет, – благодушно ответил старый джентльмен после недолгой паузы.
“Well, I guess I’ll wait and see”.
– Может быть, потом.
He had, in speaking, the American tone.
Он говорил с сильным американским акцентом.