The Double / Двойник
Федор Михайлович Достоевский.
The Double By Fyodor Dostoyevsky.
Двойник.
THE DOUBLE.
Петербургская поэма.
The Double By Fyodor Dostoyevsky.
Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл, наконец, совершенно глаза свои.
globalgreyebooks.com Contents Chapter 1 Chapter 2 Chapter 3 Chapter 4 Chapter 5 Chapter 6 Chapter 7 Chapter 8 Chapter 9 Chapter 10 Chapter 11 Chapter 12 Chapter 13 Chapter 1 It was a little before eight o’clock in the morning when Yakov Petrovitch Golyadkin, a titular councillor, woke up from a long sleep.
Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он, или еще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперь совершается, или — продолжение его беспорядочных сонных грез.
For two minutes, however, he lay in his bed without moving, as though he were not yet quite certain whether he were awake or still asleep, whether all that was going on around him were real and actual, or the continuation of his confused dreams.
Вскоре, однакож, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее принимать свои привычные, обыденные впечатления.
Very soon, however, Mr. Golyadkin’s senses began more clearly and more distinctly to receive their habitual and everyday impressions.
Знакомо глянули на него зелено-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, его комод красного дерева, стулья под красное дерево, стол, окрашенный красною краской, клеенчатый турецкий диван красноватого цвета, с зелененькими цветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком на диване.
The dirty green, smoke- begrimed, dusty walls of his little room, with the mahogany chest of drawers and chairs, the table painted red, the sofa covered with American leather of a reddish colour with little green flowers on it, and the clothes taken off in haste overnight and flung in a crumpled heap on the sofa, looked at him familiarly.
Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно и комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находился не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей.
At last the damp autumn day, muggy and dirty, peeped into the room through the dingy window pane with such a hostile, sour grimace that Mr. Golyadkin could not possibly doubt that he was not in the land of Nod, but in the city of Petersburg, in his own flat on the fourth storey of a huge block of buildings in Shestilavotchny Street.
Сделав такое важное открытие, господин Голядкин судорожно закрыл глаза, как бы сожалея о недавнем сне и желая его воротить на минутку.
When he had made this important discovery Mr. Golyadkin nervously closed his eyes, as though regretting his dream and wanting to go back to it for a moment.
Но через минуту он одним скачком выпрыгнул из постели, вероятно попав, наконец, в ту идею, около которой вертелись до сих пор рассеянные, не приведенные в надлежащий порядок мысли его.
But a minute later he leapt out of bed at one bound, probably all at once, grasping the idea about which his scattered and wandering thoughts had been revolving.
Выпрыгнув из постели, он тотчас же подбежал к небольшому кругленькому зеркальцу, стоящему на комоде.
From his bed he ran straight to a little round looking-glass that stood on his chest of drawers.
Хотя отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такого незначительного свойства, что с первого взгляда не останавливала на себе решительно ничьего исключительного внимания, но, повидимому, обладатель ее остался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале.
Though the sleepy, short-sighted countenance and rather bald head reflected in the looking-glass were of such an insignificant type that at first sight they would certainly not have attracted particular attention in any one, yet the owner of the countenance was satisfied with all that he saw in the looking-glass.
«Вот бы штука была, — сказал господин Голядкин вполголоса, — вот бы штука была, если б я сегодня манкировал в чем-нибудь, если б вышло, например, что- нибудь не так, — прыщик там какой-нибудь вскочил посторонний или произошла бы другая какая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идет хорошо».
“What a thing it would be”, said Mr. Golyadkin in an undertone, “what a thing it would be if I were not up to the mark today, if something were amiss, if some intrusive pimple had made its appearance, or anything else unpleasant had happened; so far, however, there’s nothing wrong, so far everything’s all right”.
Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо, господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то, что был босиком и сохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение отходить ко сну, подбежал к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами на дворе дома, на который выходили окна квартиры его.
Greatly relieved that everything was all right, Mr Golyadkin put the looking-glass back in its place and, although he had nothing on his feet and was still in the attire in which he was accustomed to go to bed, he ran to the little window and with great interest began looking for something in the courtyard, upon which the windows of his flat looked out.
Повидимому, и то, что он отыскал на дворе, совершенно его удовлетворило; лицо его просияло самодовольной улыбкою.
Apparently what he was looking for in the yard quite satisfied him too; his face beamed with a self-satisfied smile.
Потом, — заглянув, впрочем, сначала за перегородку в каморку Петрушки, своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки, — на цыпочках подошел к столу, отпер в нем один ящик, пошарил в самом заднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из-под старых пожелтевших бумаг и кой-какой дряни зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, — и бережно и с наслаждением заглянул в самый дальний, потаенный карман его.
Then, after first peeping, however, behind the partition into his valet Petrushka’s little room and making sure that Petrushka was not there, he went on tiptoe to the table, opened the drawer in it and, fumbling in the furthest corner of it, he took from under old yellow papers and all sorts of rubbish a shabby green pocket-book, opened it cautiously, and with care and relish peeped into the furthest and most hidden fold of it.
Вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на господина Голядкина: с просиявшим лицом положил он перед собою на стол раскрытый бумажник и крепко потер руки в знак величайшего удовольствия.
Probably the roll of green, grey, blue, red and particoloured notes looked at Golyadkin, too, with approval: with a radiant face he laid the open pocket-book before him and rubbed his hands vigorously in token of the greatest satisfaction.
Наконец он вынул ее, свою утешительную пачку государственных ассигнаций, и, в сотый раз, впрочем считая со вчерашнего дня, начал пересчитывать их, тщательно перетирая каждый листок между большим и указательным пальцами.
Finally, he took it out — his comforting roll of notes — and, for the hundredth time since the previous day, counted them over, carefully smoothing out every note between his forefinger and his thumb.
«Семьсот пятьдесят рублей ассигнациями! — окончил он, наконец, полушепотом.
“Seven hundred and fifty roubles in notes”, he concluded at last, in a half-whisper.
— Семьсот пятьдесят рублей … знатная сумма!
“Seven hundred and fifty roubles, a noteworthy sum!
Это приятная сумма, — продолжал он дрожащим, немного расслабленным от удовольствия голосом, сжимая пачку в руках и улыбаясь значительно, — это весьма приятная сумма!
It’s an agreeable sum”, he went on, in a voice weak and trembling with gratification, as he pinched the roll with his fingers and smiled significantly; “it’s a very agreeable sum!
Хоть кому приятная сумма!
A sum agreeable to any one!
Желал бы я видеть теперь человека, для которого эта сумма была бы ничтожною суммою?
I should like to see the man to whom that would be a trivial sum!
Такая сумма может далеко повести человека…».
There’s no knowing what a man might not do with a sum like that.
«Однако что же это такое?» — подумал господин Голядкин, — да где же Петрушка?».
What’s the meaning of it, though?”. thought Mr. Golyadkin; “where’s Petrushka?”.
Все еще сохраняя тот же костюм, заглянул он другой раз за перегородку.
And still in the same attire he peeped behind the partition again.
Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, — вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов.
Again there was no sign of Petrushka.
«Черти бы взяли!
and the samovar standing on the floor was beside itself, fuming and raging in solitude, threatening every minute to boil over, hissing and lisping in its mysterious language, to Mr. Golyadkin something like, “Take me, good people, I’m boiling and perfectly ready”.
— подумал господин Голядкин.
“Damn the fellow”, thought Mr. Golyadkin.
— Эта ленивая бестия может, наконец, вывесть человека из последних границ.
“That lazy brute might really drive a man out of all patience; where’s he dawdling now?”.
где он шатается?» В справедливом негодовании вошел он в переднюю, состоявшую из маленького коридора, в конце которого находилась дверь в сени, крошечку приотворил эту дверь и увидел своего служителя, окруженного порядочной кучкой всякого лакейского, домашнего и случайного сброда..
In just indignation he went out into the hall, which consisted of a little corridor at the end of which was a door into the entry, and saw his servant surrounded by a good-sized group of lackeys of all sorts, a mixed rabble from outside as well as from the flats of the house.
Петрушка что-то рассказывал, прочие слушали.
Petrushka was telling something, the others were listening.
По-видимому, ни тема разговора, на самый разговор не понравился господину Голядкину.
Apparently the subject of the conversation, or the conversation itself, did not please Mr. Golyadkin.
Он немедленно кликнул Петрушку и возвратился в комнату совсем недовольный, даже расстроенный.
He promptly called Petrushka and returned to his room, displeased and even upset.
«Эта бестия ни за грош готова продать человека, а тем более барина, — подумал он про себя, — и продал, непременно продал, пари готов держать, что ни за копейку продал.
“That beast would sell a man for a halfpenny, and his master before any one”, he thought to himself: “and he has sold me, he certainly has. I bet he has sold me for a farthing.
Ну, что?…».
Well?”.
— Ливрею принесли, сударь.
“They’ve brought the livery, sir”.
— Надень и пошел сюда.
“Put it on, and come here”.
Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел в комнату барина.
When he had put on his livery, Petrushka, with a stupid smile on his face, went in to his master.
Костюмирован он был странно донельзя.
His costume was incredibly strange.
На нем была зеленая, сильно подержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и, по-видимому, шитая на человека ростом на целый аршин выше Петрушки.
He had on a much-worn green livery, with frayed gold braid on it, apparently made for a man a yard taller than Petrushka.
В руках он держал шляпу, тоже с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имел лакейский меч в кожаных ножнах.
In his hand he had a hat trimmed with the same gold braid and with a feather in it, and at his hip hung a footman’s sword in a leather sheath.
Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя любимому своему обыкновению ходить всегда в неглиже, по-домашнему, был и теперь босиком.
Finally, to complete the picture, Petrushka, who always liked to be in negligé, was barefooted.
Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, повидимому, остался доволен.
Mr. Golyadkin looked at Petrushka from all sides and was apparently satisfied.
Ливрея, очевидно была взята напрокат для какого-то торжественного случая.
The livery had evidently been hired for some solemn occasion.
Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел с каким-то странным ожиданием на барина и с необыкновенным любопытством следил за всяким движением его, что крайне смущало господина Голядкина.
It might be observed, too, that during his master’s inspection Petrushka watched him with strange expectance and with marked curiosity followed every movement he made, which extremely embarrassed Mr. Golyadkin.
— Ну, а карета?
“Well, and how about the carriage?”.
— И карета приехала.
“The carriage is here too”.
— На весь день?
“For the whole day?”.
— На весь день.
“For the whole day.