Бернис коротко стрижется / Bernice Bobs Her Hair
Ф. Скотт Фицджеральд Бернис коротко стрижется Если в субботний вечер, после того, как стемнеет, выйти на поле для гольфа и встать у стартовой площадки, то горящие окна загородного клуба будут напоминать оранжевый закат над очень чёрным и бурным океаном.
Bernice Bobs Her Hair by F. Scott Fitzgerald After dark on Saturday night one could stand on the first tee of the golf-course and see the country-club windows as a yellow expanse over a very black and wavy ocean.
Волны этого, так сказать, океана – это тени множества голов любопытных кедди, небольшого числа шоферов из тех, что полюбознательнее, глухой сестрёнки одного из тренеров, и ещё несколько случайных робких волн, которые вполне могли бы закатиться внутрь, если бы захотели.
The waves of this ocean, so to speak, were the heads of many curious caddies, a few of the more ingenious chauffeurs, the golf professional’s deaf sister—and there were usually several stray, diffident waves who might have rolled inside had they so desired.
Это – галёрка.
This was the gallery.
Балкон находится внутри.
The balcony was inside.
Он состоит из плетёных стульев, поставленных кружком вдоль стен этой комбинации клуба и бальной залы.
It consisted of the circle of wicker chairs that lined the wall of the combination clubroom and ballroom.
В день субботних танцев балкон занимают, в-основном, особы женского пола: шум и гам создают дамы средних лет с острыми глазками и ледяными сердцами, скрытыми за лорнетами и внушительными бюстами.
At these Saturday-night dances it was largely feminine; a great babel of middle-aged ladies with sharp eyes and icy hearts behind lorgnettes and large bosoms.
Основная задача балкона – это критика.
The main function of the balcony was critical.
Балкон изредка демонстрирует скупой восторг, но никогда – одобрение, поскольку среди дам «за тридцать пять» хорошо известно, что на летние танцы молодежь собирается лишь с наихудшими намерениями, и если их не бомбардировать безжалостными взглядами, то сбившиеся с пути истинного пары тут же примутся отплясывать дикарские пляски по углам, а самые популярные – и опасные! – девушки убегут на улицу целоваться в припаркованных лимузинах ничего не подозревающих вдовушек.
It occasionally showed grudging admiration, but never approval, for it is well known among ladies over thirty-five that when the younger set dance in the summer-time it is with the very worst intentions in the world, and if they are not bombarded with stony eyes stray couples will dance weird barbaric interludes in the corners, and the more popular, more dangerous, girls will sometimes be kissed in the parked limousines of unsuspecting dowagers.
Но этот критический кружок находится не так уж близко к сцене, чтобы различать черты актёров или нюансы их игры.
But, after all, this critical circle is not close enough to the stage to see the actors’ faces and catch the subtler byplay.
Исходя из собственного набора предпосылок, они могут хмуриться, вытягиваться вперёд, задавать вопросы и делать удовлетворяющие их выводы – например, о том, что жизнь любого молодого человека с приличным доходом походит на жизнь куропатки под прицелом множества охотников.
It can only frown and lean, ask questions and make satisfactory deductions from its set of postulates, such as the one which states that every young man with a large income leads the life of a hunted partridge.
Этот кружок никогда не воздаст должного случающимся в изменчивом и слегка жестоком мире юности драмам.
It never really appreciates the drama of the shifting, semicruel world of adolescence.
Нет; ложи, амфитеатр, «звезды» и массовка – всё здешнее общество – составляют лица и голоса, колеблемые печальным африканским ритмом танцевального оркестра Дайера.
No; boxes, orchestra-circle, principals, and chorus are represented by the medley of faces and voices that sway to the plaintive African rhythm of Dyer’s dance orchestra.
Начиная с шестнадцатилетнего Отиса Ормонда, которому только предстоит провести два года в «Школе Хилла», и заканчивая Дж. Ризом Стоддардом, дома у которого над письменным столом висит гарвардский диплом юриста.
From sixteen-year-old Otis Ormonde, who has two more years at Hill School, to G. Reece Stoddard, over whose bureau at home hangs a Harvard law diploma.
начиная с юной Мадлин Хог, которая никак не привыкнет, что её волосы должны быть собраны в неудобную взрослую причёску на макушке, и заканчивая Бесси Макрэй, считающейся «душой компании» чуть дольше, чем подобает – уже лет этак десять. всё это общество не только пребывает на сцене, но одновременно и состоит из тех единственных зрителей, которым открывается свободный обзор всего действия.
from little Madeleine Hogue, whose hair still feels strange and uncomfortable on top of her head, to Bessie MacRae, who has been the life of the party a little too long—more than ten years—the medley is not only the centre of the stage but contains the only people capable of getting an un-obstructed view of it.
Музыка умолкает на торжественной и громкой ноте.
With a flourish and a bang the music stops.
Пары обмениваются искусственными равнодушными улыбками, весело повторяют «Ла-ди-да-да дум-дум!», а затем поверх аплодисментов взмывает щебет девичьих голосов.
The couples exchange artificial, effortless smiles, facetiously repeat “La-de-da-da dum-dum,” and then the clatter of young feminine voices soars over the burst of clapping.
Несколько разочарованных одиночек, застигнутых врасплох посередине танцевального зала как раз в тот момент, когда они собирались «перехватить» даму, вяло расходятся обратно к стеночкам, потому что это не буйные танцы на рождественской неделе – эти субботние вечера считаются всего лишь приятными и слегка волнующими. на танцевальный пол выходит даже недавно вступившая в брак молодежь, умеренно радуя своих юных братьев и сестер древними вальсами и замшелыми фокстротами.
A few disappointed stags caught in midfloor as they had been about to cut in subsided listlessly back to the walls, because this was not like the riotous Christmas dances—these summer hops were considered just pleasantly warm and exciting, where even the younger marrieds rose and performed ancient waltzes and terrifying fox trots to the tolerant amusement of their younger brothers and sisters.
Уоррен Макинтайр, вальяжный студент Йеля, оказавшись в числе неудачливых одиночек, вытащил из кармана смокинга сигарету и вышел на широкую полутёмную веранду, где за столиками были разбросаны парочки, заполнявшие увешанную фонарями ночь неразборчивым говором и неопределённым смехом.
Warren McIntyre, who casually attended Yale, being one of the unfortunate stags, felt in his dinner-coat pocket for a cigarette and strolled out onto the wide, semidark veranda, where couples were scattered at tables, filling the lantern-hung night with vague words and hazy laughter.
Он кивал тем, кто его замечал, а в его памяти всплывали полузабытые истории каждой пары, попадавшейся ему на глаза – ведь это был небольшой городок, и когда дело касалось прошлого любого из жителей, справочник «Кто есть кто?» вам бы не понадобился.
He nodded here and there at the less absorbed and as he passed each couple some half-forgotten fragment of a story played in his mind, for it was not a large city and every one was Who’s Who to every one else’s past.
Вон там, например, сидели Джим Стрэйн и Этель Диморест, которые уже три года были тайно помолвлены.
There, for example, were Jim Strain and Ethel Demorest, who had been privately engaged for three years.
Все знали – как только Джиму удастся удержаться на какой-нибудь работе хотя бы пару месяцев, Этель тут же выйдет за него замуж.
Every one knew that as soon as Jim managed to hold a job for more than two months she would marry him.
Но сейчас они выглядели так, словно давно уже успели наскучить друг другу, и Этель иногда мерила Джима утомлённым взглядом, словно спрашивая себя, зачем же позволила она обвиться стеблям своей страсти вокруг именно этого, столь подвластного всем ветрам, тополя?
Yet how bored they both looked, and how wearily Ethel regarded Jim sometimes, as if she wondered why she had trained the vines of her affection on such a wind-shaken poplar.
Уоррену было девятнадцать лет; к своим знакомым, не учившимся в университетах на востоке страны, он относился с сожалением.
Warren was nineteen and rather pitying with those of his friends who hadn’t gone East to college.
Но, как и большинство ребят, он чрезвычайно много хвастался по поводу девушек своего родного города, оказываясь вдали от него.
But, like most boys, he bragged tremendously about the girls of his city when he was away from it.
Ведь здесь проживали и Женевьева Ормонд, регулярно наворачивавшая круги по балам, вечеринкам и футбольным матчам Принстона, Йеля, Уильямса и Корнелла.
There was Genevieve Ormonde, who regularly made the rounds of dances, house-parties, and football games at Princeton, Yale, Williams, and Cornell.
и черноглазая Роберта Дильон, которая для своих сверстников была такая же знаменитость, как Хайрем Джонсон или Тай Кобб.
there was black-eyed Roberta Dillon, who was quite as famous to her own generation as Hiram Johnson or Ty Cobb.
и, конечно же, Марджори Харви, обладавшая не только внешностью сказочной феи и способным обезоружить любого язычком, но и успевшая заслуженно прославиться в прошлом году на балу «Башмак и лодочка» в Нью-Хейвене: она умудрилась при всех пять раз без остановки пройтись колесом.
and, of course, there was Marjorie Harvey, who besides having a fairylike face and a dazzling, bewildering tongue was already justly celebrated for having turned five cart-wheels in succession during the last pump-and-slipper dance at New Haven.
Уоррен, выросший в доме напротив дома Марджори, уже давно «сходил по ней с ума». Иногда она, как ему казалось, отвечала на его чувство взаимностью в виде легкой признательности, но подвергнув его особому испытанию, никогда её не подводившему, она с полной серьёзностью объявила ему, что совсем в него не влюблена.
Warren, who had grown up across the street from Marjorie, had long been “crazy about her.” Sometimes she seemed to reciprocate his feeling with a faint gratitude, but she had tried him by her infallible test and informed him gravely that she did not love him.
Испытание заключалось в том, что, будучи вдали от него, она совершенно о нём забывала и легко завязывала отношения с другими парнями.
Her test was that when she was away from him she forgot him and had affairs with other boys.
Уоррен находил данное обстоятельство удручающим, особенно на фоне того обстоятельства, что Марджори всё лето постоянно куда-то ездила. После каждого её возвращения домой на протяжении первых двух или трех дней Уоррен наблюдал на столике в холле дома Харви огромные кучи корреспонденции с написанными разнообразными мужскими почерками адресами, и все эти письма были адресованы ей.
Warren found this discouraging, especially as Marjorie had been making little trips all summer, and for the first two or three days after each arrival home he saw great heaps of mail on the Harveys’ hall table addressed to her in various masculine handwritings.
И в довершение всех неприятностей в августе к ней на месяц приехала погостить кузина Бернис из О-Клэр, так что о том, чтобы увидеться наедине, не могло быть и речи.
To make matters worse, all during the month of August she had been visited by her cousin Bernice from Eau Claire, and it seemed impossible to see her alone.
Приходилось всё время рыскать в поисках кого-нибудь, кто мог бы позаботиться о Бернис.
It was always necessary to hunt round and find some one to take care of Bernice.
С приближением конца августа это становилось всё труднее и труднее.
As August waned this was becoming more and more difficult.
Как бы ни боготворил Уоррен Марджори, он всё же не мог не признать, что её кузина Бернис как с Луны свалилась.
Much as Warren worshipped Marjorie, he had to admit that Cousin Bernice was sorta dopeless.
Она была симпатичная, с темными волосами, румяная, но на вечеринках вела себя, как самая настоящая зануда.
She was pretty, with dark hair and high color, but she was no fun on a party.
Чтобы угодить Марджори, каждый субботний вечер он исполнял тяжкую повинность, долго и мучительно с ней танцуя, но в её компании он ни разу не почувствовал ничего, кроме скуки.
Every Saturday night he danced a long arduous duty dance with her to please Marjorie, but he had never been anything but bored in her company.
– Уоррен… – в его мысли ворвался нежный голосок из-за спины, и он обернулся, чтобы увидеть Марджори – как всегда, румяную и лучезарную.
“Warren”—a soft voice at his elbow broke in upon his thoughts, and he turned to see Marjorie, flushed and radiant as usual.
Она положила руку ему на плечо, и он прямо-таки воссиял.
She laid a hand on his shoulder and a glow settled almost imperceptibly over him.
– Уоррен, – прошептала она, – сделай ради меня одну вещь: потанцуй с Бернис!
“Warren,” she whispered, “do something for me—dance with Bernice.
Она уже почти час с юным Отисом Ормондом. Сияние Уоррена поблекло.
She’s been stuck with little Otis Ormonde for almost an hour.” Warren’s glow faded.
– Ну… да, конечно, – без энтузиазма ответил он.
“Why—sure,” he answered half-heartedly.
– Тебе ведь не трудно, правда?
“You don’t mind, do you?
А уж я позабочусь, чтобы тебе не пришлось танцевать слишком долго! – Хорошо. Марджори улыбнулась, и эта улыбка сама по себе была для него вполне достаточной наградой.
I’ll see that you don’t get stuck.” “’Sall right.” Marjorie smiled—that smile that was thanks enough.
– Ты просто ангел, и я тебе жутко обязана! Ангел со вздохом обвел взглядом веранду, но Бернис и Отиса нигде не было.
“You’re an angel, and I’m obliged loads.” With a sigh the angel glanced round the veranda, but Bernice and Otis were not in sight.
Он побрёл обратно внутрь, где у двери дамской гардеробной и обнаружил Отиса в центре покатывавшейся со смеху группы юношей.
He wandered back inside, and there in front of the women’s dressing-room he found Otis in the centre of a group of young men who were convulsed with laughter.
Отис угрожающе размахивал подобранной где-то деревяшкой и громко ораторствовал.
Otis was brandishing a piece of timber he had picked up, and discoursing volubly.
– Она ушла, чтобы поправить причёску! – как бы не в силах сдержаться, объявил он.
“She’s gone in to fix her hair,” he announced wildly.
– Я прямо горю желанием протанцевать с ней ещё час! Смех возобновился.
“I’m waiting to dance another hour with her.” Their laughter was renewed.
– Почему никто из вас не может её «перехватить»? – с возмущением воскликнул Отис.
“Why don’t some of you cut in?” cried Otis resentfully.
– Она любит разнообразие! – Ну-ну, Отис, – сказал один из его приятелей, – ты ведь почти уже к ней привык! – А деревяшка зачем, Отис? – сказал Уоррен, улыбнувшись.
“She likes more variety.” “Why, Otis,” suggested a friend, “you’ve just barely got used to her.” “Why the two-by-four, Otis?” inquired Warren, smiling.