THE PENDULUM / Маятник
«Eighty–first street—let 'em out, please,» yelled the shepherd in blue.
прокричал пастух в синем мундире.
A flock of citizen sheep scrambled out and another flock scrambled aboard.
Стадо баранов-обывателей выбралось из вагона, другое стадо взобралось на его место.
Ding–ding!
Динг-динг!
The cattle cars of the Manhattan Elevated rattled away, and John Perkins drifted down the stairway of the station with the released flock.
Телячьи вагоны Манхэттенской надземной дороги с грохотом двинулись дальше, а Джон Перкинс спустился по лестнице на улицу вместе со всем выпущенным на волю стадом.
John walked slowly toward his flat.
Джон медленно шел к своей квартире.
Slowly, because in the lexicon of his daily life there was no such word as «perhaps.» There are no surprises awaiting a man who has been married two years and lives in a flat.
Медленно, потому что в лексиконе его повседневной жизни не было слов "а вдруг?" Никакие сюрпризы не ожидают человека, который два года как женат и живет в дешевой квартире.
As he walked John Perkins prophesied to himself with gloomy and downtrodden cynicism the foregone conclusions of the monotonous day.
По дороге Джон Перкинс с мрачным, унылым цинизмом рисовал себе неизбежный конец скучного дня.
Katy would meet him at the door with a kiss flavored with cold cream and butter–scotch.
Кэти встретит его у дверей поцелуем, пахнущим кольдкремом и тянучками.
He would remove his coat, sit upon a macadamized lounge and read, in the evening paper, of Russians and Japs slaughtered by the deadly linotype.
Он снимет пальто, сядет на жесткую, как асфальт, кушетку и прочтет в вечерней газете о русских и японцах, убитых смертоносным линотипом.
For dinner there would be pot roast, a salad flavored with a dressing warranted not to crack or injure the leather, stewed rhubarb and the bottle of strawberry marmalade blushing at the certificate of chemical purity on its label.
На обед будет тушеное мясо, салат, приправленный сапожным лаком, от которого (гарантия!) кожа не трескается и не портится, пареный ревень и клубничное желе, покрасневшее, когда к нему прилепили этикетку: "Химически чистое".
After dinner Katy would show him the new patch in her crazy quilt that the iceman had cut for her off the end of his four–in–hand.
После обеда Кэти покажет ему новый квадратик на своем лоскутном одеяле, который разносчик льда отрезал для нее от своего галстука.
At half–past seven they would spread newspapers over the furniture to catch the pieces of plastering that fell when the fat man in the flat overhead began to take his physical culture exercises.
В половине восьмого они расстелят на диване и креслах газеты, чтобы достойно встретить куски штукатурки, которые посыпятся с потолка, когда толстяк из квартиры над ними начнет заниматься гимнастикой.
Exactly at eight Hickey & Mooney, of the vaudeville team (unbooked) in the flat across the hall, would yield to the gentle influence of delirium tremens and begin to overturn chairs under the delusion that Hammerstein was pursuing them with a five–hundred–dollar–a–week contract.
Ровно в восемь Хайки и Мунимюзик-холлная парочка (без ангажемента) в квартире напротив - поддадутся нежному влиянию Delirium Тгеmens (1) и начнут опрокидывать стулья, в уверенности, что антрепренер Гаммерштейн гонится за ними с контрактом на пятьсот долларов в неделю.
Then the gent at the window across the air–shaft would get out his flute; the nightly gas leak would steal forth to frolic in the highways; the dumbwaiter would slip off its trolley.
Потом жилец из дома по ту сторону двора-колодца усядется у окна со своей флейтой; газ начнет весело утекать в неизвестном направлении; кухонный лифт сойдет с рельсов; швейцар еще раз оттеснит за реку Ялу (2) пятерых детей миссис Зеновицкой.
the janitor would drive Mrs. Zanowitski's five children once more across the Yalu, the lady with the champagne shoes and the Skye terrier would trip downstairs and paste her Thursday name over her bell and letter–box—and the evening routine of the Frogmore flats would be under way.
дама в бледно-зеленых туфлях спустится вниз в сопровождении шотландского терьера и укрепит над своим звонком и почтовым ящиком карточку с фамилией, которую она носит по четвергам, - и вечерний порядок доходного дома Фрогмора вступит в свои права.
John Perkins knew these things would happen.
Джон Перкинс знал, что все будет именно так.
And he knew that at a quarter past eight he would summon his nerve and reach for his hat, and that his wife would deliver this speech in a querulous tone:
И еще он знал, что в четверть девятого он соберется с духом и потянется за шляпой, а жена его произнесет раздраженным тоном следующие слова:
«Now, where are you going, I'd like to know, John Perkins?» «Thought I'd drop up to McCloskey's,» he would answer, «and play a game or two of pool with the fellows.» Of late such had been John Perkins's habit.
- Куда это вы, Джон Перкинс, хотела бы я знать? - Думаю заглянуть к Мак-Клоски, - ответит он, - сыграть партию другую с приятелями. За последнее время это вошло у него в привычку.
At ten or eleven he would return.
В десять или в одиннадцать он возвращался домой.
Sometimes Katy would be asleep; sometimes waiting up, ready to melt in the crucible of her ire a little more gold plating from the wrought steel chains of matrimony.
Иногда Кэти уже спала, иногда поджидала его, готовая растопить в тигеле своего гнева еще немного позолоты со стальных цепей брака.
For these things Cupid will have to answer when he stands at the bar of justice with his victims from the Frogmore flats.
За эти дела Купидону придется ответить, когда он предстанет перед страшным судом со своими жертвами из доходного дома Фрогмора.
To–night John Perkins encountered a tremendous upheaval of the commonplace when he reached his door.
В этот вечер Джон Перкинс, войдя к себе, обнаружил поразительное нарушение повседневной рутины.
No Katy was there with her affectionate, confectionate kiss.
Кэти не встретила его в прихожей своим сердечным аптечным поцелуем.
The three rooms seemed in portentous disorder.
В квартире царил зловещий беспорядок.
All about lay her things in confusion.
Вещи Кэти были раскиданы повсюду.
Shoes in the middle of the floor, curling tongs, hair bows, kimonos, powder box, jumbled together on dresser and chairs—this was not Katy's way.
Туфли валялись посреди комнаты, щипцы для завивки, банты, халат, коробка с пудрой были брошены как попало на комоде и на стульях. Это было совсем не свойственно Кэти.
With a sinking heart John saw the comb with a curling cloud of her brown hair among its teeth.
У Джона упало сердце, когда он увидел гребенку с кудрявым облачком ее каштановых волос в зубьях.
Some unusual hurry and perturbation must have possessed her, for she always carefully placed these combings in the little blue vase on the mantel to be some day formed into the coveted feminine «rat.» Hanging conspicuously to the gas jet by a string was a folded paper.
Кэти, очевидно, спешила и страшно волновалась, - обычно она старательно прятала эти волосы в голубую вазочку на камине, чтобы когда-нибудь создать из них мечту каждой женщины накладку. На видном месте, привязанная веревочкой к газовому рожку, висела сложенная бумажка.
John seized it.
Джон схватил ее.
It was a note from his wife running thus:
Это была записка от Кэти:
«Dear John: I just had a telegram saying mother is very sick.
"Дорогой Джон, только что получила телеграмму, что мама очень больна.
I am going to take the 4.30 train.
Еду поездом четыре тридцать.
Brother Sam is going to meet me at the depot there.
Мой брат Сэм встретит меня на станции.
There is cold mutton in the ice box.
В леднике есть холодная баранина.
I hope it isn't her quinzy again.
Надеюсь, что это у нее не ангина.
Pay the milkman 50 cents.
Заплати молочнику 50 центов.
She had it bad last spring.
Прошлой весной у нее тоже был тяжелый приступ.
Don't forget to write to the company about the gas meter, and your good socks are in the top drawer.
Не забудь написать в Газовую компанию про счетчик, твои хорошие носки в верхнем ящике.
I will write to–morrow.
Завтра напишу.
Hastily, KATY.» Never during their two years of matrimony had he and Katy been separated for a night.
Тороплюсь. Кэти". За два года супружеской жизни они еще не провели врозь ни одной ночи.
John read the note over and over in a dumbfounded way.
Джон с озадаченным видом перечитал записку.
Here was a break in a routine that had never varied, and it left him dazed.
Неизменный порядок его жизни был нарушен, и это ошеломило его.
There on the back of a chair hung, pathetically empty and formless, the red wrapper with black dots that she always wore while getting the meals.
На спинке стула висел, наводя грусть своей пустотой и бесформенностью, красный с черными крапинками фартук, который Кэти всегда надевала, когда подавала обед.
Her week–day clothes had been tossed here and there in her haste.
Ее будничные платья были разбросаны впопыхах где попало.
A little paper bag of her favorite butter–scotch lay with its string yet unwound.
Бумажный пакетик с ее любимыми тянучками лежал еще не развязанный.
A daily paper sprawled on the floor, gaping rectangularly where a railroad time–table had been clipped from it.
Газета валялась на полу, зияя четырехугольным отверстием в том месте, где из нее вырезали расписание поездов.
Everything in the room spoke of a loss, of an essence gone, of its soul and life departed.
Все в комнате говорило об утрате, о том, что жизнь и душа отлетели от нее.
John Perkins stood among the dead remains with a queer feeling of desolation in his heart.
Джон Перкинс стоял среди мертвых развалин, и странное, тоскливое чувство наполняло его сердце.
He began to set the rooms tidy as well as he could.
Он начал, как умел, наводить порядок в квартире.
When he touched her clothes a thrill of something like terror went through him.
Когда он дотронулся до платьев Кэти, его охватил страх.