The Defeat of the City / Поражение города
THE DEFEAT OF THE CITY.
Город исчез.
Robert Walmsley's descent upon the city resulted in a Kilkenny struggle.
Город побежден Появление Роберта Уолмсли на горизонте Нью-Йорка было результатом упорной борьбы.
He came out of the fight victor by a fortune and a reputation.
Он вышел из нее победителем — с именем и состоянием.
On the other band, he was swallowed up by the city.
Но, с другой стороны, столица проглотила его целиком.
The city gave him what he demanded and then branded him with its brand.
Она дала ему то, что он требовал, и потом наложила свое клеймо на него.
It remodelled, cut, trimmed and stamped him to the pattern it approves.
Город перекроил, перешил, вырядил, отштамповал его по одобренному образцу.
It opened its social gates to him and shut him in on a closecropped, formal lawn with the select herd of ruminants.
Город широко распахнул перед ним свои социальные ворота — и запер его на низко скошенной, ровной лужайке, в избранном стаде жвачных.
In dress, habits, manners, provincialism, routine and narrowness he acquired that charming insolence, that irritating completeness, that sophisticated crassness, that overbalanced poise that makes the Manhattan gentleman so delightfully small in his greatness.
В одежде, повадке, манерах, провинциализме, косности, ограниченности Уолмсли достиг той чарующей дерзости, раздражающей законченности, изощренной грубости, уравновешенной важности, которые делают нью-йоркского джентльмена таким восхитительно ничтожным в его величии.
One of the up-state rural counties pointed with pride to the successful young metropolitan lawyer as a product of its soil.
Деревенька одного из верхних Штатов с гордостью признавала преуспевшего, блестящего молодого столичного адвоката продуктом своей почвы.
Six years earlier this county had removed the wheat straw from between its huckleberry-stained teeth and emitted a derisive and bucolic laugh as old man Walmsley's freckle-faced " Bob abandoned the certain three-per-diem meals of the one-horse farm for the discontinuous quick lunch counters of the three-ringed metropolis.
Правда, шесть лет назад эта же самая деревня, вынув соломинку из испачканных черникой зубов, разразилась простодушным и презрительным смехом: "Ну уж этот веснушчатый Боб старика Уолмсли! Дома, на ферме, кормежка трижды в день обеспечена, а он предпочел закуску на ходу по ресторанам скрученной тройным кольцом столицы!"
At the end of the six years no murder trial, coaching party, automobile accident or cotillion was complete in which the name of Robert Walmsley did not figure.
Через шесть лет ни один громкий процесс, загородная прогулка, столкновение автомобилей, шикарный бал не производили вполне законченного впечатления, если там не красовалось имя Роберта Уолмсли.
Tailors waylaid him in the street to get a new wrinkle from the cut of his unwrinkled trousers.
Портные выслеживали его на улице, чтобы перенять новую складку в покрое его безукоризненных брюк.
Hyphenated fellows in the clubs and members of the oldest subpoenaed families were glad to clap him on the back and allow him three letters of his name.
Аристократы в клубах и члены самых старинных, безупречных семей были рады похлопать его по спине и назвать фамильярно Боб.
But the Matterhorn of Robert Walmsley's success was not scaled until be married Alicia Van Der Pool.
И все же Роберт Уолмсли достиг Юнгфрау своей карьеры только с женитьбой на Алисе ван дер Пул.
I cite the Matterhorn, for just so high and cool and white and inaccessible was this daughter of the old burghers.
Именно Юнгфрау, ибо так же высока, холодна, бела и недоступна была эта дочь старинных бюргеров.
The social Alps that ranged about her over whose bleak passes a thousand climbers struggled -reached only to her knees.
Социальные Альпы, окружавшие ее (сколько тысяч путников напряженно карабкались вверх по их мрачным ущельям! ), поднимались только до ее колен.
She towered in her own atmosphere, serene, chaste, prideful, wading in no fountains, dining no monkeys, breeding no dogs for bench shows.
Она башней высилась в своей собственной атмосфере, ясная, непорочная, гордая. Она не бродила вдоль ручьев, не кормила обезьян, не воспитывала собак для выставки.
She was a Van Der Pool.
Она была ван дер Пул.
Fountains were made to play for her; monkeys were made for other people's ancestors; dogs, she understood, were created to be companions of blind persons and objectionable characters who smoked pipes.
Ручьи были созданы услаждать ее слух, обезьяны — служить предками прочих людей, собаки — по ее понятию — быть спутниками слепцов и предосудительных типов, курящих трубку.
This was the Matterhorn that Robert Walmsley accomplished.
И вот этой Юнгфрау достиг Роберт Уолмсли.
If he found, with the good poet with the game foot and artificially curled hair, that he who ascends to mountain tops will find the loftiest peaks most wrapped in clouds and snow, he concealed his chilblains beneath a brave and smiling exterior.
Если он и убедился — заодно с милым, легконогим, кудрявым поэтом, — что путник, взобравшись на горные вершины, находит самые высокие пики окутанными густым покровом из облаков и снега, то он все же храбро скрыл свой озноб под улыбкой.
He was a lucky man and knew it, even though he were imitating the Spartan boy with an ice-cream freezer beneath his doublet frappeeing the region of his heart.
Он был счастливчик и знал это, хотя ему и приходилось, подражая спартанскому юноше, ходить с мороженицей под жилетом против самого сердца.
After a brief wedding tour abroad, the couple returned to create a decided ripple in the calm cistern (so placid and cool and sunless it is) of the best society.
После краткого свадебного путешествия за границу молодые вернулись в Нью-Йорк — всколыхнуть крупной рябью спокойный бассейн (такой невозмутимый, холодный и тусклый) высшего общества.
They entertained at their red brick mausoleum of ancient greatness in an old square that is a cemetery of crumbled glory.
Они задавали приемы в усыпальнице былой славы — в каменном мавзолее старинного величия, посреди векового парка.
And Robert Walmsley was proud of his wife; although while one of his hands shook his guests' the other held tightly to his alpenstock and thermometer.
И Роберт Уолмсли гордился своей женой, но когда он правую руку протягивал своим гостям, в левой он крепко держал свою альпийскую палку и градусник.
One day Alicia found a letter written to Robert by his mother.
Однажды Алиса нашла письмо к Роберту от его матери.
It was an unerudite letter, full of crops and motherly love and farm notes.
Это было немудреное послание, полное аромата полей, материнской любви и деревенских новостей.
It chronicled the health of the pig and the recent red calf, and asked concerning Robert's in return.
Оно подробно уведомляло о здоровье свиньи и новой рыжей телки и справлялось, в свою очередь, о здоровье Роберта.
It was a letter direct from the soil, straight from home, full of biographies of bees, tales of turnips, peaans of new-laid eggs, neglected parents and the slump in dried apples.
Письмо — прямо из родного дома, с биографиями пчел, рассказами о репе, гимнами только что снесенным яйцам, подробностями о забытых родных и кучей сушеных яблок.
"Why have I not been shown your mother's letters?"
— Отчего вы не показывали мне писем матери?
asked Alicia.
— спросила Алиса.
There was always something in her voice that made you think of lorgnettes, of accounts at Tiffany's, of sledges smoothly gliding on the trail from Dawson to Forty Mile, of the tinkling of pendant prisms on your grandmothers' chandeliers, of snow lying on a convent roof; of a police sergeant refusing bail.
В ее голосе всегда было нечто такое, что заставляло вас вспоминать лорнетку, судебный отчет, скрип саней на пути от Даусона к Форт-Майль, дребезжание подвесок на канделябрах вашей бабушки, снег на крыше монастыря, полицейского пристава, явившегося с приказом задержать вас.
"Your mother," continued Alicia, "invites us to make a visit to the farm.
— Ваша мать, — продолжала Алиса, — приглашает нас на свою ферму.
I have never seen a farm.
Я никогда не видела фермы.
We will go there for a week or two, Robert.".
Мы поедем туда на неделю или две, Роберт?
"We will," said Robert, with the grand air of an associate Supreme Justice concurring in an opinion.
— Поедем, — сказал Роберт с важным видом члена верховного судилища, одобряющего приговор.
"I did not lay the invitation before you because I thought you would not care to go.
— Я не показывал вам до сих пор приглашения, полагая, что вам не захочется ехать.
I am much pleased at your decision.".
Мне очень приятно ваше решение.
"I will write to her myself," answered Alicia, with a faint foreshadowing of enthusiasm.. Felice shall pack my trunks at once.
— Я сама напишу вашей матери, — ответила Алиса с легким оттенком энтузиазма.. — Фелиси сейчас же уложит мои сундуки.
Seven, I think, will be enough.
Пожалуй, хватит семи.
I do not suppose that your mother entertains a great deal.
Вряд ли ваша мать устраивает большие приемы.
Does she give many house parties?".
А домашние вечера у нее часто бывают?
Robert arose, and as attorney for rural places filed a demurrer against six of the seven trunks.
Роберт встал и, в качестве защитника сельских местностей, предъявил отвод против шести сундуков из семи.
He endeavored to define, picture, elucidate, set forth and describe a farm.
Он старался определить, объяснить, растолковать, нарисовать, описать, что это такое — ферма.
His own words sounded strange in his ears.
Но собственные слова странно звучали в его ушах.
He had not realized how thoroughly urbsidized he had become.
Он просто не замечал, до какой степени он стал городским человеком.
A week passed and found them landed at the little country station five hours out from the city.
Прошла неделя — и она застала супругов уже на маленькой деревенской станции в пяти часах езды от столицы.
A grinning, stentorian, sarcastic youth driving a mule to a spring wagon hailed Robert savagely.
Ухмыляющийся, язвительный, голосистый юноша, правивший мулом, запряженным в повозку, резко окликнул Роберта:
"Hallo, Mr. Walmsley.
— Алло, мистер Уолмсли!
Found your way back at last, have you?
Наконец нашли дорогу домой?