The Pit and the Pendulum/Колодец и маятник
THE CASK OF AMONTILLADO.
Мягко!
The thousand injuries of Fortunato I had borne as I best could;
Самые дурные предчувствия мои подтвердились.
but when he ventured upon insult, I vowed revenge.
Но потом я набрался храбрости и пошел тверже, стараясь не сбиваться с прямого пути.
You, who so well know the nature of my soul, will not suppose, however, that I gave utterance to a threat.
Будь мой рассудок в ином состоянии, у меня бы хватило духу самому броситься в пропасть и положить конец беде, но я стал трусом из трусов.
_At length_ I would be avenged;
Иди меня ждет еще горшая судьба?
this was a point definitively settled—but the very definitiveness with which it was resolved, precluded the idea of risk.
Это был обморок; и все же не стану утверждать, что потерял сознание совершенно.
I must not only punish, but punish with impunity.
Относительно формы тюрьмы я тоже обманулся.
A wrong is unredressed when retribution overtakes its redresser.
Я намного ошибся, прикидывая протяженность стены.
It is equally unredressed when the avenger fails to make himself felt as such to him who has done the wrong.
Но ум цеплялся за безделицы, и я принялся истово доискиваться до ошибки, какую сделал в своих расчетах.
It must be understood, that neither by word nor deed had I given Fortunato cause to doubt my good will.
Что именно продолжал я сознавать, не берусь ни определять, ни даже описывать; однако было потеряно не все.
I continued, as was my wont, to smile in his face, and he did not perceive that my smile _now_ was at the thought of his immolation.
Я готов был улыбнуться сквозь муку, подумав о том, как мало идет к делу это слово.
He had a weak point—this Fortunato—although in other regards he was a man to be respected and even feared.
Несколько мгновений я следил за ним с некоторым страхом, но скорей с любопытством.
He prided himself on his connoisseurship in wine.
Он крупными каплями застыл у меня на лбу.
Few Italians have the true virtuoso spirit.
Потом душу окутал унылый туман.
For the most part their enthusiasm is adopted to suit the time and opportunity—to practise imposture upon the British and Austrian _millionaires_.
Среди частых и трудных усилий припомнить, среди упорных стараний собрать разрозненные приметы того состояния кажущегося небытия, в какое впала моя душа, бывали минуты, когда мне мнился успех.
In painting and gemmary, Fortunato, like his countrymen, was a quack—but in the matter of old wines he was sincere.
Это была Смерть, как обыкновенно ее изображают, но только вместо косы в руке она держала то, что при беглом взгляде показалось мне рисованным маятником, как на старинных часах.
In this respect I did not differ from him materially: I was skilful in the Italian vintages myself, and bought largely whenever I could.
Все это смог я различить лишь смутно и с трудом; ибо собственное мое положение за время забытья значительно изменилось.
It was about dusk, one evening during the supreme madness of the carnival season, that I encountered my friend.
Чернота вечной ночи окружала меня.
He accosted me with excessive warmth, for he had been drinking much.
Он крупными каплями застыл у меня на лбу.
The man wore motley.
Мое платье сменили на балахон из мешковины.
He had on a tight-fitting parti-striped dress, and his head was surmounted by the conical cap and bells.
Он крупными каплями застыл у меня на лбу.
I was so pleased to see him, that I thought I should never have done wringing his hand.
Если б мне удалось высвободить всю руку, я бы схватил маятник и постарался его остановить.
I said to him: “My dear Fortunato, you are luckily met.
Я сказал — «к ужасу своему».
How remarkably well you are looking to-day!
Зато я все еще видел, но с какой беспощадной, преувеличенной отчетливостью!
But I have received a pipe of what passes for Amontillado, and I have my doubts.” “How?” said he.
Но ум цеплялся за безделицы, и я принялся истово доискиваться до ошибки, какую сделал в своих расчетах.
“Amontillado?
Мягко!
A pipe?
Мягко!
Impossible!
Да нет, это невозможно.
And in the middle of the carnival!” “I have my doubts,” I replied; “and I was silly enough to pay the full Amontillado price without consulting you in the matter.
Я не мог более сомневаться в том, какую участь уготовила мне монашья изобретательность в пытках.
You were not to be found, and I was fearful of losing a bargain.” “Amontillado!” “I have my doubts.” “Amontillado!” “And I must satisfy them.” “Amontillado!” “As you are engaged, I am on my way to Luchesi.
Раз уж я сам не свалился в пропасть, меня не будут в нее толкать, не такова их дьявольская затея; а потому (выбора нет) меня уничтожат иначе, более мягко.
If any one has a critical turn, it is he.
Он протрет мешковину, вернется, повторит свое дело опять… опять.
He will tell me—” “Luchesi cannot tell Amontillado from Sherry.” “And yet some fools will have it that his taste is a match for your own.” “Come, let us go.” “Whither?” “To your vaults.” “My friend, no; I will not impose upon your good nature.
Раз уж я сам не свалился в пропасть, меня не будут в нее толкать, не такова их дьявольская затея; а потому (выбора нет) меня уничтожат иначе, более мягко.
I perceive you have an engagement.
Меня связали одним-единственным ремнем.
Luchesi—” “I have no engagement;—come.” “My friend, no.
В беспамятстве — нет!
It is not the engagement, but the severe cold with which I perceive you are afflicted.
Мне мучительно хотелось оглядеться, но я не решался.
The vaults are insufferably damp.
несказанным избавленьем от мук.
They are encrusted with nitre.” “Let us go, nevertheless.
Они отпрянули; иные метнулись обратно к щели.
The cold is merely nothing.
В обмороке — нет!
Amontillado!
Мягко!
You have been imposed upon.
Было нестерпимо душно.
And as for Luchesi, he cannot distinguish Sherry from Amontillado.” Thus speaking, Fortunato possessed himself of my arm.
Но я не подумал ни о размерах темницы, ни о собственной своей слабости.
Putting on a mask of black silk, and drawing a _roquelaire_ closely about my person, I suffered him to hurry me to my palazzo.
В эти мгновения томящего ужаса я все-таки видел и легкое, едва заметное колыханье черного штофа, которым была обита зала.
There were no attendants at home; they had absconded to make merry in honor of the time.
Увертываясь от ударов, они занялись умащенной подпругой.
I had told them that I should not return until the morning, and had given them explicit orders not to stir from the house.
Я видел, как они складывают слоги моего имени; и я содрогался, потому что не слышал ни единого звука.
These orders were sufficient, I well knew, to insure their immediate disappearance, one and all, as soon as my back was turned.
Но еще минута — и я понял, что скоро все будет позади.
I took from their sconces two flambeaux, and giving one to Fortunato, bowed him through several suites of rooms to the archway that led into the vaults.
Значит, всего шагов получалось сто; и, положив на ярд по два шага, я заключил, что тюрьма моя имеет окружность в пятьдесят ярдов.
I passed down a long and winding staircase, requesting him to be cautious as he followed.
Так прошел я шагов десять — двенадцать, но споткнулся о свисавший оборванный край своего подола, сделал еще шаг и рухнул ничком.
We came at length to the foot of the descent, and stood together on the damp ground of the catacombs of the Montresors.
Я пошарил по краю кладки, ухитрился отломить кусок кирпича и бросил вниз.
The gait of my friend was unsteady, and the bells upon his cap jingled as he strode.
Меня терзала жажда, и я залпом осушил кувшин.
“The pipe,” said he.
Я сказал — «к ужасу своему».