A LOVE EPISODE / СТРАНИЦА ЛЮБВИ
C. C. STARKWEATHER.
СТРАНИЦА ЛЮБВИ.
A LOVE EPISODE.
СТРАНИЦА ЛЮБВИ.
CHAPTER I..
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. I.
The night-lamp with a bluish shade was burning on the chimney- piece, behind a book, whose shadows plunged more than half the chamber in darkness.
Ночник из синеватого стекла горел на камине, заслоненный книгой; полкомнаты тонуло в тени.
There was a quiet gleam of light cutting across the round table and the couch, streaming over the heavy folds of the velvet curtains, and imparting an azure hue to the mirror of the rosewood wardrobe placed between the two windows.
Мягкий свет пересекал круглый столик и кушетку, струился по широким складкам бархатных портьер, бросал голубоватый отблеск на зеркало палисандрового шкафа, стоявшего в простенке.
The quiet simplicity of the room, the blue tints on the hangings, furniture, and carpet, served at this hour of night to invest everything with the delightful vagueness of cloudland.
В гармоничности буржуазного убранства комнаты, в синеве обоев, мебели и ковра было в этот ночной час нечто от смутной нежности облака.
Facing the windows, and within sweep of the shadow, loomed the velvet-curtained bed, a black mass, relieved only by the white of the sheets.
Против окон, в тени, также обтянутая бархатом, темной громадой высилась кровать; на ней светлым пятном выделялись простыни.
With hands crossed on her bosom, and breathing lightly, lay Hélène, asleep—mother and widow alike personified by the quiet unrestraint of her attitude.
Элен спала, сложив руки, в спокойной позе матери и вдовы; слышалось ее тихое дыхание.
In the midst of the silence one o’clock chimed from the timepiece.
В тишине пробило час.
The noises of the neighborhood had died away; the dull, distant roar of the city was the only sign of life that disturbed those Trocadero heights.
Шумы улицы давно умолкли. Сюда, на высоту Трокадеро, доносился лишь отдаленный рокот Парижа.
Hélène’s breathing, so light and gentle, did not ruffle the chaste repose of her bosom.
Легкое дыхание Элен было так ровно, что не колебало целомудренных очертаний ее груди.
She was in a beauteous sleep, peaceful yet sound, her profile perfect, her nut-brown hair twisted into a knot, and her head leaning forward somewhat, as though she had fallen asleep while eagerly listening.
У нее был правильный профиль, тяжелый узел каштановых волос; она спала мирным и крепким сном, склонив голову, словно к чему-то прислушивалась засыпая.
At the farther end of the room the open door of an adjoining closet seemed but a black square in the wall.
В глубине комнаты широким провалом чернела открытая дверь.
Still there was not a sound.
Не слышалось ни звука.
The half-hour struck.
Пробило половина второго.
The pendulum gave but a feeble tick-tack amid the general drowsiness that brooded over the whole chamber.
Маятник стучал слабеющим стуком, уступая власти сна, сковавшего комнату.
Everything was sleeping, night-lamp and furniture alike; on the table, near an extinguished lamp, some woman’s handiwork was disposed also in slumber.
Ночник спал, спала мебель. На столике, рядом с потушенной лампой, спало рукоделие.
Hélène in her sleep retained her air of gravity and kindliness.
Лицо Элен во сне сохраняло обычное для него выражение серьезности и доброты.
Two o’clock struck, and the stillness was broken.
Когда часы пробили два, покой был нарушен.
A deep sigh issued from the darkness of the closet.
Из мрака соседней комнаты донесся вздох.
There was a rustling of linen sheets, and then silence reigned again.
Зашуршала простыня, и снова все затихло.
Anon labored breathing broke through the gloom.
Затем послышалось прерывистое дыхание.
Hélène had not moved.
Элен не шевельнулась.
Suddenly, however, she started up, for the moanings and cries of a child in pain had roused her.
Но вдруг она приподнялась на постели: ее разбудил невнятный лепет страдающего ребенка.
Dazed with sleep, she pressed her hands against her temples, but hearing a stifled sob, she leaped from her couch on to the carpet.
Еще полусонная, она поднесла руки к вискам и, услыхав глухой стон, соскочила на ковер.
“Jeanne!
— Жанна!
my Jeanne!
Жанна!..
what ails you?
Что с тобой?
tell me, love”, she asked; and as the child remained silent, she murmured, while running towards the night-light, “Gracious Heaven!
Скажи мне! — воскликнула она. Ребенок молчал. Подбегая к камину за ночником, она прошептала: — Боже мой!
why did I go to bed when she was so ill?”.
Ей с вечера нездоровилось. Не надо мне было ложиться.
Quickly she entered the closet, where deep silence had again fallen.
Элен поспешно вошла в соседнюю комнату, — там уже наступило гнетущее молчание.
The feeble gleam of the lamp threw but a circular patch of light on the ceiling.
Фитиль ночника, утопая в масле, отбрасывал зыбкий свет, тусклым кружком мерцавший на потолке.
Bending over the iron cot, she could at first make out nothing, but amidst the bed-clothes, tossed about in disorder, the dim light soon revealed Jeanne, with limbs quite stiff, her head flung back, the muscles of her neck swollen and rigid.
Склонившись над железной кроваткой, Элен сначала ничего не могла разглядеть. Потом в синеватом свете, среди откинутых простынь, она увидела Жанну; девочка вся вытянулась, запрокинула голову, мускулы шеи были напряжены, одеревенели.
Her sweet face was distorted, her eyes were open and fixed on the curtain-rod above. “My child!”. cried Hélène.
Прелестное худенькое личико было искажено судорогой; открытые глаза вперились в карниз портьеры.
“My God!
— Боже мой!
my God!
Боже мой!
she is dying”.
— вскрикнула Элен. — Боже мой! Она умирает.
Setting down the lamp, Hélène touched her daughter with trembling hands.
Поставив ночник, она дрожащими руками ощупала дочь.
The throbbing of the pulse and the heart’s action seemed to have died away.
Казалось, сердце девочки перестало биться.
The child’s puny arms and legs were stretched out convulsively, and the mother grew frantic at the sight.
Жанна так неистово рванулась, что выскользнула из рук матери.
“My child is dying!
— Мой ребенок, мой ребенок умирает!
Help, help!”.
Помогите!
she stammered.
— воскликнула она.
“My child!
— Мой ребенок, мой ребенок умирает!
my child!”.
Моя девочка!
She wandered back to her room, brushing against the furniture, and unconscious of her movements; then, distracted, she again returned to the little bed, throwing herself on her knees, and ever appealing for help.
Она вернулась в свою спальню, бросаясь из стороны в сторону, натыкаясь на мебель, не сознавая, куда идет.
She took Jeanne in her arms, rained kisses on her hair, and stroked her little body, begging her to answer, and seeking one word —only one word—from her silent lips.
Она обняла Жанну, она целовала ее волосы, гладила ее, умоляя ответить, сказать хоть одно слово.
Where was the pain?
Что у нее болит?
Would she have some of the cooling drink she had liked the other day?
Не хочет ли она давешнего лекарства?
Perhaps the fresh air would revive her?
Не полегчает ли ей от свежего воздуха?