ROSES, RUSES AND ROMANCE / Розы, резеда и романтика
ROSES, RUSES AND ROMANCE.
— Романтика скончалась, — ответил Рэвнел шутливо.
Ravenel -Ravenel, the traveller, artist and poet, threw his magazine to the floor.
Рэвнел (Рэвнел — путешественник, художник и поэт) швырнул журнал на пол.
Sammy Brown, broker's clerk, who sat by the window, jumped.
Сэмми Браун, секретарь биржевого маклера, сидевший у окна, подскочил от неожиданности.
"What is it, Ravvy?"
— В чем дело, Рэвви?
he asked.
— спросил он.
"The critics been hammering your stock down?".
— Критика пустила твои акции под откос?
"Romance is dead," said Ravenel, lightly.
— Романтика скончалась, — ответил Рэвнел шутливо.
When Ravenel spoke lightly be was generally serious.
Когда Рэвнел говорил шутливо, он, как правило, бывал глубоко серьезен.
He picked up the magazine and fluttered its leaves.
Подобрав журнал, он небрежно его пролистал.
"Even a Philistine, like you, Sammy," said Ravenel, seriously (a tone that insured him to be speaking lightly), "ought to understand.
— Даже филистер вроде тебя, Сэмми, — сказал Рэвнел серьезно (тон, неизменно означавший, что он шутит), — наверное, способен это понять.
Now, here is a magazine that once printed Poe and Lowell and Whitman and Bret Harte and Du Maurier and Lanier and -well, that gives you the idea.
Вот журнал, в котором некогда печатались Эдгар По и Лоуэлл, Уитмен и Брет Гарт, Дюморье и Лэньир, и… но хватит и этого.
The current number has this literary feast to set before you: an article on the stokers and coal bunkers of battleships, an expose of the methods employed in making liverwurst, a continued story of a Standard Preferred International Baking Powder deal in Wall Street, a 'poem' on the bear that the President missed, another 'story' by a young woman who spent a week as a spy making overalls on the East Side, another 'fiction' story that reeks of the 'garage' and a certain make of automobile.
А вот литературное пиршество, которое предлагает тебе его последний номер: статья о кочегарах и угольных ямах на военных кораблях; разоблачение методов, применяемых при изготовлении ливерной колбасы. продолжение повести о международной операции с сухими дрожжами, успешно завершенной Уоллстритом; сонет, посвященный медведю, по которому промазал наш президент. [59] очерк некой девицы, которая неделю занималась тайным сбором сведений, строча комбинезоны где-то на Ист-Сайде.
Of course, the title contains the words 'Cupid' and 'Chauffeur' -an article on naval strategy, illustrated with cuts of the Spanish Armada, and the new Staten Island ferry-boats.
«художественный» рассказ, от которого разит гаражом и автомобилями некой марки — разумеется, в заголовке фигурируют слова «Амур» и «шофер».. Далее следуют: статья о военно-морской стратегии, снабженная иллюстрациями — Непобедимая Армада[60] и новые паромы, курсирующие между Манхэттеном и Статен-Айлендом.
another story of a political boss who won the love of a Fifth Avenue belle by blackening her eye and refusing to vote for an iniquitous ordinance (it doesn't say whether it was in the Street-Cleaning Department or Congress), and nineteen pages by the editors bragging about the circulation..
повестушка про политикана из низов, который покорил сердце красавицы с Пятой авеню, поставив ей фонарь под глазом и отказавшись голосовать за позорное постановление (неясно только, где, собственно, то ли в отделе муниципалитета, ведающем уборкой уличного мусора, то ли в конгрессе), и, наконец, девятнадцать страниц редакционной похвальбы на тему о растущих тиражах журнала..
The whole thing, Sammy, is an obituary on Romance.".
А все это вместе, Сэмми, — извещение о кончине Романтики.
Sammy Brown sat comfortably in the leather armchair by the open window.
Сэмми Браун уютно сидел в большом кожаном кресле у окна.
His suit was a vehement brown with visible checks, beautifully matched in shade by the ends of four cigars that his vest pocket poorly concealed.
Костюм на нем был пронзительно рыжий в весьма заметную клетку, и цвет этот отлично гармонировал с кончиками четырех сигар, выглядывавших из жилетного кармана.
Light tan were his shoes, gray his socks, sky-blue his apparent linen, snowy and high and adamantine his collar, against which a black butterfly had alighted and spread his wings.
Башмаки были светло-коричневыми, носки — серыми, открытое взору белье — небесно-голубым, а на белоснежном, высоком, жестком, как жесть, воротничке раскинула крылья черная бабочка.
Sammy's face -least important -was round and pleasant and pinkish, and in his eyes you saw no haven for fleeing Romance.
Лицо Сэмми (наименее значительный его атрибут) было круглым, симпатичным и бело-розовым, а его глаза не обещали приюта гонимой Романтике.
That window of Ravenel's apartment opened upon an old garden full of ancient trees and shrubbery.
Это окно квартиры Рэвнела выходило в старый сад с тенистыми деревьями и густыми кустами.
The apartment-house towered above one side of it; a high brick wall fended it from the street; opposite Ravenel's window an old, old mansion stood, halfhidden in the shade of the summer foliage. The house was a castle besieged.
С одной стороны его теснил многоквартирный дом, высокая кирпичная стена ограждала его от улицы, а прямо напротив окна под завесой летней листвы прятался старинный особняк — поистине осажденный замок.
The city howled and roared and shrieked and beat upon its double doors, and shook white, fluttering checks above the wall, offering terms of surrender.
Вокруг ревел, завывал, визжал город, ломился в его дубовые двери и потрясал над кирпичной стеной белыми трепещущими чеками, предлагая условия капитуляции.
The gray dust settled upon the trees; the siege was pressed hotter, but the drawbridge was not lowered.
Серая пыль ложилась на деревья, осада становилась все ожесточеннее, но подъемный мост оставался поднятым.
No further will the language of chivalry serve.
Для дальнейшего же язык рыцарских времен не годится.
Inside lived an old gentleman who loved his home and did not wish to sell it.
В особняке проживал пожилой джентльмен, который любил свой старый дом и не желал его продавать.
That is all the romance of the besieged castle.
Этим и исчерпывалась романтика осажденного замка.
Three or four times every week came Sammy Brown to Ravenel's apartment.
Сэмми Браун являлся в квартиру Рэвнела три, а то и четыре раза в неделю.
He belonged to the poet's club, for the former Browns had been conspicuous, though Sammy bad been vulgarized by Business.
Он состоял членом того же клуба, что и поэт, ибо былые Брауны знавали известность, хотя Сэмми и был опошлен соприкосновением с деловым миром.
He had no tears for departed Romance.
Он не тратил слез на опочившую Романтику.
The song of the ticker was the one that reached his heart, and when it came to matters equine and batting scores he was something of a pink edition.
Сердце его чаровала песнь биржевого телеграфа, а конские и иные ристания он мерил по меркам розовых спортивных листков.
He loved to sit in the leather armchair by Ravenel's window.
Ему нравилось сидеть в кожаном кресле у окна поэта.
And Ravenel didn't mind particularly.
И поэт ничего не имел против.
Sammy seemed to enjoy his talk; and then the broker's clerk was such a perfect embodiment of modernity and the day's sordid practicality that Ravenel rather liked to use him as a scapegoat.
Сэмми, казалось, слушал его с удовольствием, а к тому же секретарь биржевого маклера был таким идеальным воплощением новых времен и их низкопробной практичности, что Рэвнелу нравилось превращать его в козла отпущения.
"I'll tell you what's the matter with you," said Sammy, with the shrewdness that business had taught him.
— А я знаю, какая муха тебя укусила, — сказал Сэмми, которого биржа научила проницательности.
"The magazine has turned down some of your poetry stunts.
— Журнал не взял твоих стишков.
That's why you are sore at it.".
Вот ты на него и злишься.
"That would be a good guess in Wall Street or in a campaign for the presidency of a woman's club," said Ravenel, quietly.
— Твоя догадка не была бы лишена остроумия, если бы речь шла об Уолл-стрите или о выборах президента в дамском клубе, — ответил Рэвнел невозмутимо.
"Now, there is a poem - if you will allow me to call it that - of my own in this number of the magazine.".
— Но представь себе, в этом номере напечатано одно мое стихотворение — если ты позволишь мне называть его так.
"Read it to me," said Sammy, watching a cloud of pipe-smoke be had just blown out the window.
— Ну-ка, прочти, а я послушаю, — сказал Сэмми, провожая глазами облачко табачного дыма, которое он выпустил в окно.
Ravenel was no greater than Achilles.
Стойкостью Рэвнел не превосходил Ахиллеса.
No one is.
А кто его превосходит?
There is bound to be a spot.
Слабое местечко обязательно да отыщется.
The Somebody-or-Other must take bold of us somewhere when she dips us in the Something-or-Other that makes us invulnerable.
Эта, как ее, ну эта… должна же ведь как-то ухватить нас, чтобы макнуть в это… ну, в это, которое сделает нас неуязвимыми.
He read aloud this verse in the magazine:. THE FOUR ROSES.
И Рэвнел, открыв журнал, прочел вслух такие строки:
'One rose I twined within your hair —. (White rose, that spake of worth);. And one you placed upon your breast —. (Red rose, love's seal of birth). You plucked another from its stem —. (Tea rose, that means for aye);. And one you gave -that bore for me. The thorns of memory.".
ЧЕТЫРЕ РОЗЫ Я розу вплел в волну твоих кудрей (То белая была, в ней дань благоговенья), Другую приколола ты на грудь (То красная была, огня любви мгновенье), Еще одну ты сорвала с куста (То чайная была, подруга расставаний), Четвертую ты протянула мне — И подарила с ней шипы воспоминаний.
"That's a crackerjack," said Sammy, admiringly.
— Штучка что надо, — сказал Сэмми с восхищением.
There are five more verses," said Ravenel, patiently sardonic.
— Осталось еще пять строф, — заметил Рэвнел со страдальческой иронией.
"One naturally pauses at the end of each.
— Естественно, конец строфы требует паузы.
Of course -".
Но, конечно… — Дочитывай, дочитывай, старина!
"Oh, let's have the rest, old man," shouted Sammy, contritely, " I didn't mean to cut you off.
— виновато воскликнул Сэмми. — Я вовсе не хотел тебя перебивать.