The Theory and the Hound / Т Теория и собака
THE THEORY AND THE HOUND.
Теория и собака.
NOT many days ago my old friend from the tropics, J. P. Bridger, United States consul on the island of Ratona, was in the city.
Н. Бриджер, консул Соединенных Штатов на острове Ратоне, очутился у нас в городе.
We had wassail and jubilee and saw the Flatiron building, and missed seeing the Bronxless menagerie by about a couple of nights.
Когда мы успокоились, мы как-то проходили во время отлива по улице, параллельной Бродвею и пародирующей его.
And then, at the ebb tide, we were walking up a street that parallels and parodies Broadway.
Когда мы успокоились, мы как-то проходили во время отлива по улице, параллельной Бродвею и пародирующей его.
A woman with a comely and mundane countenance passed us, holding in leash a wheezing, vicious, waddling, brute of a yellow pug.
Красивая, светского вида дама прошла мимо нас, держа на сворке сопящее, злобное, переваливающееся существо в образе желтой собачонки.
The dog entangled himself with Bridger's legs and mumbled his ankles in a snarling, peevish, sulky bite.
Собака, запутавшись между ногами Бриджера, впилась в его лодыжки рычащими, раздраженными, злобными укусами.
Bridger, with a happy smile, kicked the breath out of the brute; the woman showered us with a quick rain of well-conceived adjectives that left us in no doubt as to our place in her opinion, and we passed on.
Бриджер с радостной улыбкой вышиб из зверюги дух. Женщина окатила нас мелким душем хорошо пригнанных прилагательных (чтобы в нас не осталось никаких сомнений относительно места, занимаемого нами в ее мнении) – и мы прошли дальше.
Ten yards farther an old woman with disordered white hair and her bankbook tucked well hidden beneath her tattered shawl begged.
В десяти шагах дальше старуха, с растрепанными седыми волосами и чековой книжкой, хорошо запрятанной под разодранной шалью, попросила милостыню.
Bridger stopped and disinterred for her a quarter from his holiday waistcoat.
Бриджер остановился и выпотрошил ей в руки четверть содержимого из своего праздничного жилета.
On the next corner a quarter of a ton of well-clothed man with a rice-powdered, fat, white jowl, stood holding the chain of a devil-born bulldog whose forelegs were strangers by the length of a dachshund.
На следующем углу стояло четверть тонны одетого по последней моде человека, с напудренными рисом жирными, белыми щеками; он держал на цепочке дьявольское отродье – бульдога, передние лапы которого, расположенные одна от другой на расстоянии одной таксы, были незнакомы друг с дружкой.
A little woman in a last-season's hat confronted him and wept, which was plainly all she could do, while he cursed her in low sweet, practised tones.
Перед человеком стояла маленькая женщина в прошлогодней шляпке и плакала. Это было, очевидно, все, что она могла сделать; он же ругал ее тихим, сладким, привычным тоном.
Bridger smiled again -strictly to himself -and this time he took out a little memorandum book and made a note of it.
Бриджер снова улыбнулся, – исключительно про себя, – и на этот раз он вынул маленькую записную книжечку и сделал в ней заметку.
This he had no right to do without due explanation, and I said so.
Этого он не имел права делать без должных объяснений, и я так и заявил ему.
"It's a new theory," said Bridger, "that I picked up down in Ratona.
– Это новая теория, – сказал Бриджер, – которую я подцепил там, на Ратоне.
I've been gathering support for it as I knock about.
Натолкнувшись на нее, я стал искать ей подтверждений.
The world isn't ripe for it yet, but -well I'll tell you; and then you run your mind back along the people you've known and see what you make of it.".
Мир еще не созрел для нее, но, так и быть, я расскажу вам. А вы после этого мысленно обегайте всех людей, которых вы знаете, и посмотрите, не окажется ли моя теория действенной.
And so I cornered Bridger in a place where they have artificial palms and wine; and he told me the story which is here in my words and on his responsibility.
Итак, я провел Бриджера в одно место, где имеются искусственные пальмы и вина, и он рассказал мне эту историю. Я передаю ее вам моими словами, но под его ответственность.
One afternoon at three o'clock, on the island of Ratona, a boy raced alongthe beach screaming, "Pajaro, ahoy!".
Однажды, в три часа пополудни, по острову Ратона промчался мальчик, крича: ««Pajaro» на рейде!».
Thus he made known the keenness of his hearing and the justice of his discrimination in pitch.
Этим он доказал остроту своего слуха и тонкое умение распознавать гудки.
He who first heard and made oral proclamation concerning the toot of an approaching steamer's whistle, and correctly named the steamer, was a small hero in Ratona -until the' next steamer came.
Тот, кто первый на Ратоне слышал гудок и громогласно объявлял об этом согражданам, правильно определив при этом название приближающегося парохода, становился на Ратоне героем и оставался в этом звании до следующего парохода.
Wherefore, there was rivalry among the barefoot youth of Ratona, and many fell victims to the softly blown conch shells of sloops which, as they enter harbour, sound surprisingly like a distant steamer's signal.
Вот почему среди босоногой молодежи Ратоны происходило на этой почве соперничество. Многие пали жертвами рожков из раковин, в которые дули при входе в гавань с некоторых парусников. Они издавали звук, поразительно напоминавший отдаленные свистки пароходов.
And some could name you the vessel when its call, in your duller ears, sounded no louder than the sigh of the wind through the branches of the cocoanut palms.
Но многие зато умудрялись назвать вам пароход, когда гудок его звучал в ваших тупых ушах не громче вздоха ветра в ветвях кокосовой пальмы.
But to-day he who proclaimed the Pajaro gained his honours.
В этот день почести выпали на долю того, кто объявил «Pajaro».
Ratona bent its ear to listen; and soon the deep-tongued blast grew louder and nearer, and at length Ratona saw above the line of palms on the low "joint" the two black funnels of the fruiter slowly creeping toward the mouth of the harbour.
Ратона наклонила уши, чтобы прислушаться, и вскоре тихое ворчанье парохода усилилось и приблизилось. Ратона увидела, наконец, над линией пальм у низкой «стрелки» две черных трубы фруктового парохода, медленно подползавшего ко входу в гавань.
You must know that Ratona is an island twenty miles off the south of a South American republic.
Вы должны знать, что Ратона – остров, лежащий в двадцати милях к югу от одной из южноамериканских республик.
It is a port of that republic; and it sleeps sweetly in a smiling sea, toiling not nor spinning; fed by the abundant tropics where all things "ripen, cease and fall toward the grave.".
Она является портом этой республики. Город сладко дремлет на берегу смеющегося моря, не сеет и не жнет и питается изобилием тропиков, где все «созревает, останавливается и падает готовое в могилу».
Eight hundred people dream life away in a greenembowered village that follows the horseshoe curve of its bijou harbour.
Восемьсот человек жителей живут дремотной жизнью в утопающем в зелени поселке, растянувшемся по подковообразному изгибу ее игрушечной гавани.
They are mostly Spanish and Indian mestizos, with a shading of San Domingo Negroes, a lightening of pure-blood Spanish officials and a slight leavening of the froth of three or four pioneering white races.
Это большей частью испанские и индейские метисы, с легкой темной примесью сан-домингских негров и светлой – чистокровных испанских чиновников; вы найдете здесь также осадок из трех или четырех пионерствующих белых рас.
No steamers touch at Ratona save the fruit steamers which take on their banana inspectors there on their way to the coast.
Никакие пароходы, кроме фруктовых, не заходят в Ратону.
They leave Sunday newspapers, ice, quinine, bacon, watermelons and vaccine matter at the island and that is about all the touch Ratona gets with the world.
Последние подбирают здесь инспекторов с банановых плантаций, отправляющихся на материк, и оставляют воскресные газеты, лед, хинин, сало, арбузы и оспенную вакцину. На этом и заканчивается приблизительно все общение Ратоны с миром.
The Pajaro paused at the mouth of the harbour, roll ing heavily in the swell that sent the whitecaps racing beyond the smooth water inside.
«Pajaro» замешкался у входа в гавань, тяжело разрезая волны, от которых по гладким внутренним водам гавани разбегались барашки.
Already two dories from the village -one conveying fruit inspectors, the other going for what it could get -were halfway out to the steamer.
Две лодки из поселка – одна с фруктовыми инспекторами, а вторая вышедшая, чтобы получить с парохода что придется, – были уже на полпути к пароходу.
The inspectors' dory was taken on board with them, and the Pajaro steamed away for the mainland for its load of fruit.
Инспектора были подняты на борт вместе с своей лодкой, и «Pajaro» направился дальше, к материку, за грузом фруктов.
The other boat returned to Ratona bearing a contribution from the Pajaro's store of ice, the usual roll of newspapers and one passenger -Taylor Plunkett, sheriff of Chatham County, Kentucky.
Вторая лодка вернулась на Ратону, нагруженная контрибуцией с ледяного погреба «Pajaro», обычным свертком газет и одним пассажиром – Тейлором Планкеттом, шерифом Чэтемского графства, Кентукки.
Bridger, the United States consul at Ratona, was cleaning his rifle in the official shanty under a bread-fruit tree twenty yards from the water of the harbour.
Бриджер, консул Соединенных Штатов на Ратоне, был занят в официальной хижине под хлебным деревом, в двадцати ярдах от гавани, чисткой ружья.
The consul occupied a place somewhat near the tail of his political party's procession.
Консул занимал место несколько ближе к хвосту в процессии своей политической партии.
The music of the band wagon sounded very faintly to him in the distance.
Музыка шествовавшего впереди оркестра очень слабо доносилась до него на этом расстоянии.
The plums of office went to others.
Сливки – хорошие должности – снимали другие.
Bridger's share of the spoils -the consulship at Ratona -was little more than a prune -a dried prune from the boarding-house department of the public crib.
Доля Бриджера в добыче – место консула на Ратоне – была молоко, снятое молоко из департамента распределения общественного пирога.
But $900 yearly was opulence in Ratona.
Но 900 долларов в год было богатство на Ратоне.
Besides, Bridger had contracted a passion for shooting alligators in the lagoons near his consulate, and was not unhappy.
Кроме того, Бриджер пристрастился к охоте на аллигаторов, водившихся в лагуне около консульства, и он не чувствовал себя обиженным.
He looked up from a careful inspection of his rifle lock a broad man filling his doorway. A broad, noiseless, slow-moving man, sunburned almost to the Vandyke.
Он оторвал глаза от внимательного осмотра ружейного замка и увидел перед собой широкоплечего человека, затмившего собою отверстие двери, грузного, бесшумного, неповоротливого человека, загорелого почти до коричневых тонов Ван-Дейка.
A man of forty-five, neatly clothed in homespun, with scanty light hair, a close-clipped brownand-gray beard and pale-blue eyes expressing mildness implicity.
Человека лет сорока пяти, прилично одетого в костюм из грубого сукна, с жидкими светлыми волосами, коротко подстриженной каштановой с проседью бородкой и бледно-голубыми глазами, выражавшими кротость и простодушие.
"You are Mr. Bridger, the consul," said the broad man.
– Вы будете мистер Бриджер, консул? – сказал грузный человек.
"They directed me here.
– Меня направили сюда.
Can you tell me what those big bunches of things like gourds are in those trees that look like feather dusters along the edge of the water?".
Не можете ли вы сказать мне, что это за такие вроде как тыквы, пучки растут на деревьях там, по краю воды? Чисто метелки из перьев.
"Take that chair," said the consul, reoiling his cleaning rag.
– Возьмите этот стул, – сказал консул, смачивая маслом тряпку, которой он чистил ружье.
"No, the other one -that bamboo thing won't hold you.
– Не этот – другой.
Why, they're cocoanuts -green cocoanuts.
Этот, бамбуковый, не выдержит вас… Это кокосовые орехи, зеленые кокосы.
The shell of 'em is always a light green before they're ripe.".
Их кожура всегда имеет зеленоватый оттенок, пока они не созреют.