The Man and the Snake/Человек и змея
THE MAN AND THE SNAKE.
Человек и змея.
It is of veritabyll report, and attested of so many that there be nowe of wyse and learned none to gaynsaye it, that y'e serpente hys eye hath a magnetick propertie that whosoe falleth into its svasion is drawn forwards in despyte of his wille, and perisheth miserabyll by y'e creature hys byte.
Доподлинно известно и сие подтверждено также многими свидетельствами, противу коих не станут спорить ни мудрецы, ни мужи науки, что глазу змеиному присущ магнетизм и буде кто, влекомый противу воли своей, подпадет под действие оного магнетизма, тот погибнет жалкою смертью, будучи укушен сим гадом.
Stretched at ease upon a sofa, in gown and slippers, Harker Brayton smiled as he read the foregoing sentence in old Morryster's Marvells of Science.
Растянувшись на диване в халате и комнатных туфлях, Харкер Брайтон улыбался, читая вышеприведенное место в «Чудесах науки» старика Морристера.
"The only marvel in the matter," he said to himself, "is that the wise and learned in Morryster's day should have believed such nonsense as is rejected by most of even the ignorant in ours.".
«Единственное чудо заключается здесь в том, — подумал он, — что во времена Морристера мудрецы и мужи науки могли верить в такую чепуху, которую в наши дни отвергают даже круглые невежды».
A train of reflection followed—for Brayton was a man of thought— and he unconsciously lowered his book without altering the direction of his eyes.
Последовала вереница размышлений — Брайтон был человек мыслящий, — и он машинально опустил книгу, не меняя направления взгляда.
As soon as the volume had gone below the line of sight, something in an obscure corner of the room recalled his attention to his surroundings.
Как только книга исчезла из поля зрения Брайтона, какая-то вещь, находившаяся в полутемном углу комнаты, пробудила его внимание к окружающей обстановке.
What he saw, in the shadow under his bed, was two small points of light, apparently about an inch apart.
В темноте, под кроватью, он увидел две светящиеся точки, на расстоянии примерно дюйма одна от другой.
They might have been reflections of the gas jet above him, in metal nail heads; he gave them but little thought and resumed his reading.
Возможно, что газовый рожок у него над головой бросал отблеск на шляпки гвоздей; он не стал задумываться над этим и снова взялся за книгу.
A moment later something—some impulse which it did not occur to him to analyze— impelled him to lower the book again and seek for what he saw before.
Через секунду, повинуясь какому-то импульсу, в рассмотрение которого Брайтон не стал вдаваться, он снова опустил книгу и поискал глазами то место.
The points of light were still there.
Светящиеся точки были все там же.
They seemed to have become brighter than before, shining with a greenish lustre that he had not at first observed.
Они как будто стали ярче и светились зеленоватым огнем, чего он сначала не заметил.
He thought, too, that they might have moved a trifle—were somewhat nearer.
Ему показалось также, будто они немного сдвинулись с места, словно приблизились к дивану.
They were still too much in shadow, however, to reveal their nature and origin to an indolent attention, and again he resumed his reading.
Однако тень все еще настолько скрывала их, что его невнимательный взгляд не мог определить ни происхождение, ни качество этих точек, и он снова стал читать.
Suddenly something in the text suggested a thought that made him start and drop the book for the third time to the side of the sofa, whence, escaping from his hand, it fell sprawling to the floor, back upward.
Но вот что-то в самом тексте навело Брайтона на мысль, которая заставила его вздрогнуть и в третий раз опустить книгу на диван, откуда, выскользнув у него из руки, она упала на пол обложкой кверху.
Brayton, half-risen, was staring intently into the obscurity beneath the bed, where the points of light shone with, it seemed to him, an added fire.
Приподнявшись, Брайтон пристально вглядывался в темноту под кроватью, где блестящие точки горели, как ему теперь казалось, еще более ярким огнем.
His attention was now fully aroused, his gaze eager and imperative.
Его внимание окончательно пробудилось, взгляд стал напряженным, настойчивым.
It disclosed, almost directly under the foot-rail of the bed, the coils of a large serpent—the points of light were its eyes!
И взгляд этот обнаружил под кроватью, в ее изножье, свернувшуюся кольцами большую змею — светящиеся точки были ее глаза.
Its horrible head, thrust flatly forth from the innermost coil and resting upon the outermost, was directed straight toward him, the definition of the wide, brutal jaw and the idiot-like forehead serving to show the direction of its malevolent gaze.
Омерзительная плоская голова лежала от внутреннего кольца к внешнему и была обращена прямо к Брайтону. Очертание нижней челюсти — широкой и грубой — и дегенеративный, приплюснутый лоб позволяли определить направление злобного взгляда.
The eyes were no longer merely luminous points; they looked into his own with a meaning, a malign significance.
Глаза змеи были уже не просто светящимися точками; они смотрели в его глаза взглядом осмысленным и полным ненависти.
II..
2.
A snake in a bedroom of a modern city dwelling of the better sort is, happily, not so common a phenomenon as to make explanation altogether needless.
Появление змеи в спальной комнате современного комфортабельного городского дома, к счастью, не такой уж заурядный случай, чтобы всякие разъяснения показались здесь излишними.
Harker Brayton, a bachelor of thirty-five, a scholar, idler and something of an athlete, rich, popular and of sound health, had returned to San Francisco from all manner of remote and unfamiliar countries.
Харкер Брайтон — тридцатипятилетний холостяк, большой эрудит, человек завидного здоровья, праздный, богатый, спортсмен-любитель и личность весьма популярная в обществе — вернулся в Сан- Франциско из путешествия по странам отдаленным и малоизвестным.
His tastes, always a trifle luxurious, had taken on an added exuberance from long privation; and the resources of even the Castle Hotel being inadequate to their perfect gratification, he had gladly accepted the hospitality of his friend, Dr. Druring, the distinguished scientist.
Лишения последних лет сделали вкусы Брайтона — всегда несколько привередливые — еще более изысканными, и так как даже отель «Замок» был не в состоянии удовлетворить их полностью, он охотно воспользовался гостеприимством своего приятеля, известного ученого, доктора Друринга.
Dr. Druring's house, a large, old-fashioned one in what is now an obscure quarter of the city, had an outer and visible aspect of proud reserve.
Особняк доктора Друринга — большой, старомодный, построенный в той части города, которая считается теперь нефешенебельной, — хранил в своем внешнем облике выражение горделивой отчужденности.
It plainly would not associate with the contiguous elements of its altered environment, and appeared to have developed some of the eccentricities which come of isolation.
Он словно не желал иметь ничего общего с соседями, изменившими его окружение, и отличался некоторой причудливостью нрава — обычным следствием такой обособленности.
One of these was a "wing," conspicuously irrelevant in point of architecture, and no less rebellious in matter of purpose; for it was a combination of laboratory, menagerie and museum.
Одной из этих причуд было «крыло», бросающееся в глаза своей несообразностью с точки зрения архитектуры и весьма оригинальное в смысле использования его, так как «крыло» служило одновременно лабораторией, зверинцем и музеем.
It was here that the doctor indulged the scientific side of his nature in the study of such forms of animal life as engaged his interest and comforted his taste—which, it must be confessed, ran rather to the lower types.
Здесь-то доктор и давал простор своим научным стремлениям, изучая те формы животного царства, которые вызывали у него интерес и соответствовали его вкусам, склоняющимся, надо признать, скорее к низшим организмам.
For one of the higher nimbly and sweetly to recommend itself unto his gentle senses it had at least to retain certain rudimentary characteristics allying it to such "dragons of the prime" as toads and snakes.
Для того чтобы завоевать его взыскательную душу, представители высших типов должны были сохранить хотя бы некоторые рудиментарные особенности, роднящие их с такими «чудищами первобытных дебрей», как жабы и змеи.
His scientific sympathies were distinctly reptilian; he loved nature's vulgarians and described himself as the Zola of zoölogy.
Врожденные склонности явно влекли его к рептилиям; он любил вульгарных детищ природы и называл себя «Золя от зоологии».
His wife and daughters not having the advantage to share his enlightened curiosity regarding the works and ways of our ill-starred fellow-creatures, were with needless austerity excluded from what he called the Snakery and doomed to companionship with their own kind, though to soften the rigors of their lot he had permitted them out of his great wealth to outdo the reptiles in the gorgeousness of their surroundings and to shine with a superior splendor.
Жена и дочери доктора Друринга, не разделяющие его просвещенной любознательности к жизни и повадкам наших злосчастных собратьев, с ненужной суровостью изгонялись из помещения, которое доктор называл «змеевником», и были вынуждены довольствоваться обществом себе подобных; впрочем, смягчая их тяжкую участь, Друринг уделял им из своего немалого состояния достаточно, чтобы они могли превзойти пресмыкающихся пышностью жилища и блистать недосягаемым для тех великолепием.
Architecturally and in point of "furnishing" the Snakery had a severe simplicity befitting the humble circumstances of its occupants, many of whom, indeed, could not safely have been intrusted with the liberty that is necessary to the full enjoyment of luxury, for they had the troublesome peculiarity of being alive.
В отношении архитектуры и обстановки змеевник отличался суровой простотой, соответствующей подневольному образу жизни его обитателей, многим из которых нельзя было предоставить свободу, необходимую для полного наслаждения роскошью, так как обитатели эти имели одну весьма неудобную особенность, а именно — были живыми существами.
In their own apartments, however, they were under as little personal restraint as was compatible with their protection from the baneful habit of swallowing one another; and, as Brayton had thoughtfully been apprised, it was more than a tradition that some of them had at divers times been found in parts of the premises where it would have embarrassed them to explain their presence.
Впрочем, в своем жилище они чувствовали стеснение в свободе лишь настолько, насколько это было неизбежно, чтобы защитить их же самих от пагубной привычки пожирать друг друга; и, как предусмотрительно сообщили Брайтону, в доме уже привыкли к тому, что некоторых обитателей змеевника не раз обнаруживали в таких местах усадьбы, где они сами затруднились бы объяснить свое появление.
Despite the Snakery and its uncanny associations—to which, indeed, he gave little attention—Brayton found life at the Druring mansion very much to his mind.
Несмотря на соседство змеевника и связанные с ним мрачные ассоциации, в сущности говоря, мало трогавшие Брайтона, жизнь в особняке Друринга была ему вполне по душе.
III..
3.
Beyond a smart shock of surprise and a shudder of mere loathing Mr. Brayton was not greatly affected.
Если не считать крайнего удивления и дрожи, вызванной чувством гадливости, мистер Брайтон не так уж взволновался.
His first thought was to ring the call bell and bring a servant; but although the bell cord dangled within easy reach he made no movement toward it; it had occurred to his mind that the act might subject him to the suspicion of fear, which he certainly did not feel.
Его первой мыслью было позвонить и вызвать прислугу, но хотя сонетка висела совсем близко, он не протянул к ней руки; ему пришло в голову, что такое движение заставит его самого усомниться — не страх ли это, тогда как страха он, разумеется, не испытывал.
He was more keenly conscious of the incongruous nature of the situation than affected by its perils; it was revolting, but absurd.
Нелепость создавшегося положения казалась ему куда хуже, чем опасность, которой оно грозило; положение было пренеприятное, но при этом абсурдное.
The reptile was of a species with which Brayton was unfamiliar.
Пресмыкающееся принадлежало к какому-то неизвестному Брайтону виду.
Its length he could only conjecture; the body at the largest visible part seemed about as thick as his forearm.
О длине его он мог только догадываться; туловище, в той части, которая виднелась из-под кровати, было толщиной с его руку.
In what way was it dangerous, if in any way?
Чем эта змея опасна, если она вообще опасна?
Was it venomous?
Может быть, она ядовита?
Was it a constrictor?
Может быть, это констриктор?
His knowledge of nature's danger signals did not enable him to say; he had never deciphered the code.
Запас знаний Брайтона о предупредительных сигналах, имеющихся в распоряжении природы, не давал ему возможности ответить на это; он никогда еще не занимался расшифровкой ее кода.
If not dangerous the creature was at least offensive.
Пусть эта тварь безвредна, вид ее, во всяком случае, отвратителен.
It was de trop —"matter out of place"—an impertinence.
Она была de trop — ÷åì-òî íåñóðàçíûì, â íåé áûëî ÷òî-òî íàãëîå.
The gem was unworthy of the setting.
Äðàãîöåííûé êàìåíü íå ñòîèë ñâîåé îïðàâû.
Even the barbarous taste of our time and country, which had loaded the walls of the room with pictures, the floor with furniture and the furniture with bric-a-brac, had not quite fitted the place for this bit of the savage life of the jungle.
Äàæå âàðâàðñêèé âêóñ íàøåãî âðåìåíè è íàøåé ñòðàíû, çàãðîìîçäèâøèé ñòåíû ýòîé êîìíàòû êàðòèíàìè, ïîë — ìåáåëüþ, à ìåáåëü — âñÿêîãî ðîäà áåçäåëóøêàìè, íå ðàññ÷èòûâàë íà ïîÿâëåíèå çäåñü âûõîäöåâ èç äæóíãëåé.
Besides— insupportable thought!—the exhalations of its breath mingled with the atmosphere which he himself was breathing.
Êðîìå òîãî — íåâûíîñèìàÿ ìûñëü! — äûõàíèå ýòîé òâàðè ðàñïðîñòðàíÿëîñü â âîçäóõå, êîòîðûì äûøàë îí ñàì.
These thoughts shaped themselves with greater or less definition in Brayton's mind and begot action.
Мысли эти с большей или меньшей четкостью возникали в мозгу Брайтона и побуждали его к действию.
The process is what we call consideration and decision.
Этот процесс именуется у нас размышлением и принятием того или иного решения.