Lourdes / Лурд
Dans le train en marche, comme les pèlerins et les malades, entassés sur les dures banquettes du wagon de troisième classe, achevaient l' Ave maris stella , qu'ils venaient d'entonner au sortir de la gare d'Orléans, Marie, à demi soulevée de sa couche de misère, agitée d'une fièvre d'impatience, aperçut les fortifications.
}, которую они запели, лишь только поезд отошел от Орлеанского вокзала; в это время Мари, увидев городские укрепления, в лихорадочном нетерпении приподнялась на своем горестном ложе.
—Ah!
Боже мой!
les fortifications!
.
cria-t-elle d'un ton joyeux, malgré sa souffrance.
- Ах, форты, - радостно, несмотря на свое болезненное состояние, воскликнула девушка.
Nous voici hors de Paris, nous sommes partis enfin!
- Наконец-то мы выехали из Парижа!
Devant elle, son père, M. de Guersaint, sourit de sa joie; tandis que l'abbé Pierre Froment, qui la regardait avec une tendresse fraternelle, s'oublia à dire tout haut, dans sa pitié inquiète:. —En voilà pour jusqu'à demain matin, nous ne serons à Lourdes qu'à trois heures quarante.
Ее отец, г-н де Герсен, сидевший напротив, улыбнулся, заметив радость дочери, а аббат Пьер Фроман с глубокой жалостью и братской нежностью посмотрел на девушку и невольно произнес вслух: - А ведь придется ехать так до завтрашнего утра, в Лурде мы будем только в три сорок.
Plus de vingt-deux heures de voyage!
Более двадцати двух часов пути!
Il était cinq heures et demie, le soleil venait de se lever, radieux, dans la pureté d'une admirable matinée. C'était un vendredi, le 19 août.
Это происходило в пятницу, девятнадцатого августа.
Mais déjà, à l'horizon, de petits nuages lourds annonçaient une terrible journée de chaleur orageuse.
Было половина шестого утра, сияющее солнце только что взошло, но собравшиеся на горизонте густые облака предвещали душный, грозовой день.
Et les rayons obliques enfilaient les compartiments du wagon, qu'ils emplissaient d'une poussière d'or dansante.
Косые солнечные лучи пронизывали золотом крутящуюся в вагоне пыль.
Marie, retombée à son angoisse, murmura:. —Oui, vingt-deux heures.
Опять тоска охватила Мари, и она прошептала: - Да, двадцать два часа.
Mon Dieu!
Боже мой!
que c'est long encore!
Как долго.
Et son père l'aida à se recoucher dans l'étroite caisse, la sorte de gouttière, où elle vivait depuis sept ans.
Отец помог ей снова улечься в узкий ящик, нечто вроде лубка, в котором она провела семь лет жизни.
On avait consenti à prendre exceptionnellement, aux bagages, les deux paires de roues qui se démontaient et s'y adaptaient, pour la promener.
В виде исключения в багаж приняли две пары съемных колес, которые привинчивались, чтобы возить ящик.
Serrée entre les planches de ce cercueil roulant, elle occupait trois places de la banquette.
Зажатая между досками этого передвижного гроба, девушка занимала на скамье целых три места.
et elle demeura un instant les paupières closes, la face amaigrie et terreuse, restée d'une délicate enfance pour ses vingt-trois ans, charmante quand même au milieu de ses merveilleux cheveux blonds, des cheveux de reine que la maladie respectait..
С минуту она лежала, смежив веки; худенькое землисто-серое лицо Мари было все же прелестно в ореоле прекрасных белокурых волос, которых не коснулась болезнь, и выражение его было детски-наивно, несмотря на то, что ей уже минуло двадцать три года.
Vêtue très simplement d'une robe de petite laine noire, elle avait, pendue au cou, la carte qui l'hospitalisait, portant son nom et son numéro d'ordre.
Одета она была очень скромно, в простенькое черное шерстяное платье, а на шее у нее висел билетик Попечительства с ее именем и порядковым номером.
Elle-même avait exigé cette humilité, ne voulant d'ailleurs rien coûter aux siens, peu à peu tombés à une grande gêne.
Мари по собственной воле проявила такое смирение; к тому же ей не хотелось вводить в расходы своих близких, впавших в большую нужду.
Et c'était ainsi qu'elle se trouvait là, en troisième classe, dans le train blanc, le train des grands malades, le plus douloureux des quatorze trains qui se rendaient à Lourdes, ce jour-là, celui où s'entassaient, outre les cinq cents pèlerins valides, près de trois cents misérables, épuisés de faiblesse, tordus de souffrance, charriés à toute vapeur d'un bout de la France à l'autre.
Поэтому она и оказалась здесь, в третьем классе белого поезда для тяжелобольных, самого скорбного из всех четырнадцати поездов, отправлявшихся в тот день в Лурд, того поезда, который, кроме пятисот здоровых паломников, мчал на всех парах с одного конца Франции на другой еще триста несчастных, изнемогающих от слабости людей, измученных страданиями.
Mécontent de l'avoir attristée, Pierre continuait à la regarder, de son air de grand frère attendri.
Жалея, что он огорчил девушку, Пьер продолжал смотреть на нее с такой нежностью, словно он был ее старшим братом.
Il venait d'avoir trente ans, pâle, mince, avec un large front.
Пьеру недавно исполнилось тридцать лет. Это был бледный, худощавый человек с высоким лбом.
Après s'être occupé des moindres détails du voyage, il avait tenu à l'accompagner, il s'était fait recevoir membre auxiliaire de l'Hospitalité de Notre-Dame de Salut; et il portait, sur sa soutane, la croix rouge, lisérée d'orange, des brancardiers.
Взяв на себя все заботы о путешествии, он захотел сам сопровождать Мари и вступил членом-соревнователем в Попечительство богоматери всех скорбящих; на сутане его красовался красный с оранжевой каймой крест санитара.
M. de Guersaint, lui, n'avait, épinglée à son veston de drap gris, que la petite croix écarlate du pèlerinage.
Г-н де Герсен приколол к своей серой суконной куртке алый крестик паломника.
Il paraissait ravi de voyager, les yeux au dehors, ne pouvant tenir en place sa tête d'oiseau aimable et distrait, d'aspect très jeune, bien qu'il eût dépassé la cinquantaine.
Любезный и рассеянный, очень моложавый, несмотря на пятьдесят с лишним лет, он, казалось, был в восторге от путешествия и то и дело поворачивал к окну свою птичью голову.
Mais, dans le compartiment voisin, malgré la trépidation violente qui arrachait des soupirs à Marie, sœur Hyacinthe s'était levée.
В соседнем купе, несмотря на отчаянную тряску вагона, вызывавшую у Мари болезненные стоны, поднялась сестра Гиацинта.
Elle remarqua que la jeune fille était en plein soleil.
Она заметила, что девушка лежит на самом солнце.
—Monsieur l'abbé, tirez donc le store... Voyons, voyons! il faut nous installer et faire notre petit ménage.
- Опустите, пожалуйста, штору, господин аббат... Ну, вот что, пора располагаться и привести в порядок наше маленькое хозяйство.
Dans sa robe noire de sœur de l'Assomption, égayée par la coiffe blanche, la guimpe blanche, le grand tablier blanc, sœur Hyacinthe souriait, d'une activité vaillante.
Сестра Гиацинта, всегда улыбающаяся и энергичная, была в форме сестер Общины успения богородицы, - в черном платье, которое оживляли белый чепец, белая косынка и длинный белый передник.
Sa jeunesse éclatait sur sa bouche petite et fraîche, au fond de ses beaux yeux bleus, toujours tendres.
От ее прекрасных голубых глаз, таких кротких и нежных, и свежего маленького рта веяло молодостью.
Elle n'était peut-être pas jolie, mais adorable, fine, élancée, avec une poitrine de garçon sous la bavette du tablier, de bon garçon au teint de neige, débordant de santé, de gaieté et d'innocence.
Сестру нельзя было назвать красивой, но стройный, тонкий стан, мальчишеская грудь под форменным передником, белоснежный цвет лица - все в ней дышало прелестью, здоровьем, веселостью и целомудрием.
—Mais il nous dévore déjà, ce soleil!
- Как нестерпимо палит солнце!
Je vous en prie, madame, tirez aussi votre store.
Прошу вас, сударыня, спустите и вашу штору.
Occupant le coin, près de la sœur, madame de Jonquière avait gardé son petit sac sur les genoux.
Рядом с сестрой, в уголке, сидела г-жа де Жонкьер с маленьким дорожным мешком на коленях.
Elle tira lentement le store.
Она медленно спустила штору.
Brune et forte, elle était encore agréable, quoiqu'elle eût une fille de vingt-quatre ans, Raymonde, qu'elle avait fait monter, par convenance, avec deux dames hospitalières, madame Désagneaux et madame Volmar, dans un wagon de première classe.
Г-жа де Жонкьер, полная, еще очень миловидная брюнетка, хорошо сохранилась, хотя у нее уже была двадцатичетырехлетняя дочь Раймонда, которую она из приличия посадила в вагон первого класса вместе с двумя дамами-попечительницами, г-жой Дезаньо и г-жой Вольмар.
Elle, directrice d'une salle de l'Hôpital de Notre-Dame des Douleurs, à Lourdes, ne quittait pas ses malades; et, à la porte du compartiment, en dehors, se balançait la pancarte réglementaire, où étaient inscrits, au-dessous de son nom, ceux des deux sœurs de l'Assomption qui l'accompagnaient.
Сама г-жа де Жонкьер, начальница палаты в Больнице богоматери всех скорбящих в Лурде, должна была ехать со своими больными; на дверях купе покачивался плакат с уставом, где под ее именем значились имена сопровождавших ее двух сестер Общины успения.
Restée veuve d'un mari ruiné, vivant médiocrement, avec sa fille, de quatre à cinq mille francs de rentes, au fond d'une cour de la rue Vaneau, elle était d'une charité inépuisable, elle donnait tout son temps à l'œuvre de l'Hospitalité de Notre-Dame de Salut, dont elle portait, elle aussi, la croix rouge sur sa robe de popeline carmélite, et dont elle était une des zélatrices les plus actives.
Г-жа де Жонкьер, вдова, муж которой разорился незадолго до смерти, скромно жила с дочерью на улице Вано в квартире, выходившей окнами во двор, на ренту в четыре - пять тысяч франков. Отличаясь неисчерпаемым милосердием, г-жа де Жонкьер все свое время отдавала Попечительству богоматери всех скорбящих и была самой активной ревнительницей этого дела; ее коричневое поплиновое платье украшал красный крест.
De tempérament un peu fier, aimant à être flattée et aimée, elle se montrait heureuse de ce voyage annuel, où elle contentait sa passion et son cœur.
Женщина гордая, она любила лесть и поклонение и с радостью совершала ежегодное путешествие в Лурд, где находила удовлетворение своим пристрастиям и стремлениям.
—Vous avez raison, ma sœur, nous allons nous organiser.
- Вы правы, сестра, нам надо устроиться поудобней.
Je ne sais pas pourquoi je m'embarrasse de ce sac.
Не знаю, зачем я держу этот мешок.
Et elle le mit près d'elle, sous la banquette.
Она положила его возле себя под лавку.
—Attendez, reprit sœur Hyacinthe, vous avez le broc d'eau dans les jambes.
- Погодите, - сказала сестра Гиацинта, - у вас в ногах кувшин с водой.
Il vous gêne.
Он вам мешает.
—Mais non, je vous assure.
- Да нет, уверяю вас.
Laissez-le donc. Il faut bien qu'il soit quelque part. Alors, toutes deux firent, comme elles disaient, leur ménage, pour vivre là le plus commodément possible, un jour et une nuit, avec leurs malades.
Оставьте, надо же ему где-нибудь стоять И обе принялись, как они говорили, устраивать свое хозяйство, чтобы больные могли провести с наибольшим удобством сутки в вагоне.
L'ennui était qu'elles n'avaient pu prendre Marie dans leur compartiment, celle-ci ayant voulu garder près d'elle Pierre et son père; mais, par-dessus la cloison basse, on communiquait, on voisinait à l'aise.
Обеим было досадно, что они не могли взять к себе Мари - она пожелала остаться с Пьером и отцом; впрочем, они без труда общались через низенькую перегородку купе.
Et, d'ailleurs, tout le wagon, les cinq compartiments de dix places ne formaient qu'une même chambrée, comme une salle mouvante et commune, qu'on enfilait d'un regard.
Да и весь вагон - все пять купе по десяти мест в каждом - представлял собою как бы единую движущуюся залу, которую можно было сразу охватить взглядом.
C'était, entre les boiseries nues et jaunes des parois, sous le lambrissage peint en blanc du plafond, une véritable salle d'hôpital, dans un désordre, dans un pêle- mêle d'ambulance improvisée.
Это была настоящая больничная палата; между голыми желтыми деревянными перегородками, под выкрашенным белой краской потолком, царил беспорядок, как в наскоро устроенном походном госпитале: из-под скамеек торчали тазы, метелки, губки.
À demi cachés sous la banquette, traînaient des vases, des bassins, des balais, des éponges. Puis, le train ne prenant pas de bagages, les colis s'entassaient un peu partout, des valises, des boîtes en bois blanc, des cartons à chapeaux, des sacs, un amas lamentable de pauvres choses usées, raccommodées avec des ficelles. et l'encombrement recommençait en l'air, des vêtements, des paquets, des paniers, pendus à des patères de cuivre, et qui se balançaient sans repos..
Вещей в багаж не принимали, поэтому всюду громоздились узлы, чемоданы, деревянные баулы, шляпные картонки, дорожные мешки - жалкий скарб, перевязанный веревками; на медных крюках висели, покачиваясь, пакеты, корзины, одежда.