The Pusher-in-the-Face/Забияка
The last prisoner was a man—his masculinity was not much in evidence, it is true; he would perhaps better be described as a “person,” but he undoubtedly came under that general heading and was so classified in the court record.
возможно, его было бы правильнее называть «индивидуум», но, поскольку он имел все несомненные признаки мужского пола, именно такая запись и значилась в его судебном деле..
He was a small, somewhat shriveled, somewhat wrinkled American who had been living along for probably thirty-five years.
Это был маленький, как бы съежившийся и помятый американец, лет этак тридцати пяти от роду.
His body looked as if it had been left by accident in his suit the last time it went to the tailor's and pressed out with hot, heavy irons to its present sharpness.
Тело его выглядело так, словно его случайно забыли в костюме при последней подгонке у портного, и оно попало под тяжелый горячий утюг, которым его выгладили, не оставив ни единой морщинки.
His face was merely a face.
Лицо его было… ну, просто лицо.
It was the kind of face that makes up crowds, gray in color with ears that shrank back against the head as if fearing the clamor of the city, and with the tired, tired eyes of one whose forebears have been underdogs for five thousand years.
Это было лицо из тех, что составляют уличную толпу: такое сероватое, с прижатыми к голове ушами, словно боящимися городского шума, и с очень усталыми глазами того, чьи предки за пять тысяч лет уже привыкли к роли жертв и неудачников.
Brought into the dock between two towering Celts in executive blue he seemed like the representative of a long extinct race, a very fagged out and shriveled elf who had been caught poaching on a buttercup in Central Park.
На скамью подсудимых его ввели двое рослых ирландцев в синей форме, и между ними он выглядел как представитель давно вымершей расы, напоминая измученного и сморщенного эльфа, пойманного при вытаптывании лютиков в Центральном парке.
“What's your name?” “Stuart.” “Stuart what?” “Charles David Stuart.” The clerk recorded it without comment in the book of little crimes and great mistakes.
— Чарльз Дэвид Стюарт.
“Age?” “Thirty.” “Occupation?” “Night cashier.” The clerk paused and looked at the judge.
— Он бесшумно присвистнул и с чувством посмотрел на судью.
The judge yawned.
— произнес судья.
“Wha’s charge?” he asked.
— Он замялся.
“The charge is”—the clerk looked down at the notation in his hand—“the charge is that he pushed a lady in the face.” “Pleads guilty?” “Yes.” The preliminaries were now disposed of.
— Обвиняется в… — клерк заглянул в свои записи, — обвиняется в том, что ударил по лицу даму!
Charles David Stuart, looking very harmless and uneasy, was on trial for assault and battery.
Чарльз Дэвид Стюарт, выглядевший довольно безобидным и взволнованным, попал под суд за угрозы и оскорбление действием в виде нанесения побоев.
The evidence disclosed, rather to the judge's surprise, that the lady whose face had been pushed was not the defendant's wife.
К изумлению судьи, из показаний свидетелей выяснилось, что дама, которую ударили по лицу, женой ответчику не приходилась.
On the contrary the victim was an absolute stranger—the prisoner had never seen her before in his life.
Более того, жертва была с ним вообще не знакома — подсудимый никогда в жизни ее не видел.
His reasons for the assault had been two: first, that she talked during a theatrical performance; and, second, that she kept joggling the back of his chair with her knees.
Причин для угроз с его стороны было две: первая — она разговаривала в театре во время спектакля, и вторая — сидя сзади, била коленями по спинке его кресла, что продолжалось некоторое время, а потом подсудимый обернулся и без всякого предупреждения сильно ударил ее по лицу.
When this had gone on for some time he had turned around and without any warning pushed her severely in the face.
— Вызовите истицу, — произнес судья, слегка выпрямившись на стуле.
“Call the plaintiff,” said the judge, sitting up a little in his chair.
—Послушаем, что она нам расскажет.
“Let's hear what she has to say.” The courtroom, sparsely crowded and unusually languid in the hot afternoon, had become suddenly alert.
Зал суда, полупустой и необычно вялый в тот жаркий вечер, вдруг ожил.
Several men in the back of the room moved into benches near the desk and a young reporter leaned over the clerk's shoulder and copied the defendant's name on the back of an envelope.
Несколько человек переместились из дальних углов на скамейки поближе к судейскому столу, и какой-то юный репортер навис над плечом у клерка, записывая имя подсудимого на обороте подвернувшегося под руку конверта.
The plaintiff arose.
Истица встала.
She was a woman just this side of fifty with a determined, rather overbearing face under yellowish white hair.
Это была женщина чуть за пятьдесят с непреклонным — скорее даже властным — выражением лица, и отдающими желтизной волосами.
Her dress was a dignified black and she gave the impression of wearing glasses; indeed the young reporter, who believed in observation, had so described her in his mind before he realized that no such adornment sat upon her thin, beaked nose.
На ней было чинно-черное платье, и создавалось впечатление, что она носит очки — по крайней мере, юный репортёр, веривший в исключительную силу первого взгляда, именно так описал её у себя в уме, пока не заметил, что никаких подобного рода украшений на её маленьком крючковатом носу не красуется.
It developed that she was Mrs. George D. Robinson of 1219 Riverside Drive.
Постепенно выяснилось, что это миссис Джордж Ди Робинсон, проживающая по адресу 1219, Риверсайд-драйв.
She had always been fond of the theater and sometimes she went to the matinee.
Всегда увлекалась театром и иногда ходила на дневные спектакли.
There had been two ladies with her yesterday, her cousin, who lived with her, and a Miss Ingles—both ladies were in court.
Вчера с ней были две дамы: ее кузина, проживавшая вместе с ней, а также мисс Инглес; обе дамы присутствовали на судебном заседании.
This is what had occurred:
Вот что случилось:
As the curtain went up for the first act a woman sitting behind had asked her to remove her hat.
Когда в начале первого акта поднялся занавес, сидевшая сзади дама попросила её снять шляпку.
Mrs. Robinson had been about to do so anyhow, and so she was a little annoyed at the request and had remarked as much to Miss Ingles and her cousin.
Миссис Робинсон и так собиралась это сделать, поэтому просьба слегка её рассердила, о чем она и сообщила мисс Инглес и кузине.
At this point she had first noticed the defendant who was sitting directly in front, for he had turned around and looked at her quickly in a most insolent way.
В этот момент она впервые заметила ответчика, сидевшего прямо перед ней — тот обернулся и бросил на нее взгляд, очень дерзкий взгляд.
Then she had forgotten his existence until just before the end of the act when she made some remark to Miss Ingles—when suddenly he had stood up, turned around and pushed her in the face.
После чего она совершенно забыла о его существовании вплоть до момента, когда перед самым концом акта она что-то произнесла, обращаясь к мисс Инглес — и тогда ответчик встал, обернулся и ударил её по лицу.
“Was it a hard blow?” asked the judge at this point.
— задал вопрос судья.
“A hard blow!” said Mrs. Robinson indignantly, “I should say it was.
— с негодованием ответила миссис Робинсон.
I had hot and cold applications on my nose all night.” “—on her nose all night.” This echo came from the witness bench where two faded ladies were leaning forward eagerly and nodding their heads in corroboration.
Всю ночь мне пришлось накладывать на нос горячие и холодные компрессы.
“Were the lights on?” asked the judge.
— спросил судья.
No, but everyone around had seen the incident and some people had taken hold of the man right then and there.
Нет, но все вокруг видели, что произошло, и несколько человек сразу бросилось к нападавшему, чтобы его удержать.
This concluded the case for the plaintiff.
— произнес судья.
Her two companions gave similar evidence and in the minds of everyone in the courtroom the incident defined itself as one of unprovoked and inexcusable brutality.
Её компаньонки дали такие же показания, и для всех присутствовавших в зале суда картина происшествия представилась как ничем не спровоцированный и неоправданный акт насилия.
The one element which did not fit in with this interpretation was the physiognomy of the prisoner himself.
Единственным, что никак в эту интерпретацию не укладывалось, был сам облик подсудимого.
Of any one of a number of minor offenses he might have appeared guilty—pickpockets were notoriously mild-mannered, for example—but of this particular assault in a crowded theater he seemed physically incapable.
Он мог быть виновным в любом другом мелком правонарушении — к примеру, карманники обычно обладают мягкими манерами — но на побои прямо в переполненном театральном зале он просто физически не был способен.
He did not have the kind of voice or the kind of clothes or the kind of mustache that went with such an attack.
Не обладал он ни соответствующим голосом, и одежда на нем была не такая, не было у него даже зловещих усиков «щеточкой», какие обычно ассоциируются с виновниками такого рода инцидентов.
“Charles David Stuart,” said the judge, “you've heard the evidence against you?” “Yes.” “And you plead guilty?” “Yes.” “Have you anything to say before I sentence you?” “No.” The prisoner shook his head hopelessly.
— Чарльз Дэвид Стюарт, — произнес судья, — вы слышали показания, свидетельствующие против вас?
His small hands were trembling.
— Подсудимый безнадежно покачал головой; его маленькие руки дрожали.
“Not one word in extenuation of this unwarranted assault?” The prisoner appeared to hesitate.
— Обвиняется в… — клерк заглянул в свои записи, — обвиняется в том, что ударил по лицу даму!
“Go on,” said the judge.
— произнес судья.
“Speak up—it's your last chance.” “Well,” said Stuart with an effort, “she began talking about the plumber's stomach.” There was a stir in the courtroom.
— Ну… — выдавил из себя Стюарт, — она принялась болтать о том, как у слесаря разболелся живот… По залу суда пронесся легкий шум.
The judge leaned forward.
Судья подался вперед.
“What do you mean?” “Why, at first she was only talking about her own stomach to—to those two ladies there”—he indicated the cousin and Miss Ingles—“and that wasn't so bad.
— Что вы хотите этим сказать? — Ну, она сначала болтала о своем собственном желудке с… теми вон двумя дамами, — он указал на кузину и мисс Инглес, — и это было еще терпимо.
But when she began talking about the plumber's stomach it got different.” “How do you mean—different?” Charles Stuart looked around helplessly.
Но когда она начала болтать про боли в животе у слесаря, все стало иначе. — Что значит «иначе»? Чарльз Стюарт окинул зал беспомощным взглядом.
“I can't explain,” he said, his mustache wavering a little, “but when she began talking about the plumber's stomach you—you had to listen.” A snicker ran about the courtroom.
— Не могу объяснить, — сказал он, и усы его слегка дрогнули. — Но когда она стала болтать о том, как у слесаря разболелся живот… Это надо было слышать… По залу суда пронесся смешок.
Mrs. Robinson and her attendant ladies on the bench were visibly horrified.
Миссис Робинсон и сопровождавшие ее дамы на скамейке пришли в ужас.