One Officer, One Man/Один офицер, один солдат
ONE OFFICER, ONE MAN.
Один офицер, один солдат.
Captain Graffenreid stood at the head of his company.
Капитан Граффенрейд стоял впереди своей роты.
The regiment was not engaged.
Его полк еще не вступил в бой.
It formed a part of the front line-of-battle, which stretched away to the right with a visible length of nearly two miles through the open ground.
Он занимал участок передовой, которая вправо тянулась мили две по открытой местности.
The left flank was veiled by woods; to the right also the line was lost to sight, but it extended many miles.
Левый фланг заслонял лес — в лесу терялась линия фронта, уходившая вправо, но было известно, что она простирается на много, много миль.
A hundred yards in rear was a second line; behind this, the reserve brigades and divisions in column.
Отступя сто ярдов, проходила вторая линия. Здесь располагались колонны резервных частей.
Batteries of artillery occupied the spaces between and crowned the low hills.
На невысоких холмах между этими двумя линиями занимали позиции артиллерийские батареи.
Groups of horsemen— generals with their staffs and escorts, and field officers of regiments behind the colors—broke the regularity of the lines and columns.
Там и сям виднелись группы верховых — генералы в сопровождении штабных офицеров и личной охраны, командиры полков, — они нарушали четкий порядок построенных войсковых колонн и подразделений.
Numbers of these figures of interest had field-glasses at their eyes and sat motionless, stolidly scanning the country in front; others came and went at a slow canter, bearing orders.
Многие из этих выдающихся личностей сидели на лошадях неподвижно, с биноклями в руках и внимательно обозревали окрестности, другие же, выполняя различные распоряжения, не спеша скакали взад и вперед.
There were squads of stretcher- bearers, ambulances, wagon-trains with ammunition, and officers' servants in rear of all—of all that was visible—for still in rear of these, along the roads, extended for many miles all that vast multitude of non-combatants who with their various impedimenta are assigned to the inglorious but important duty of supplying the fighters' many needs.
Чуть подальше группировались санитары с носилками, санитарные повозки, фургоны с воинским снаряжением и, конечно, денщики офицеров. А еще дальше, по направлению к тылу, на протяжении многих миль, вдоль всех дорог находилось огромное множество людей, не принимающих непосредственного участия в боевых действиях — но по мере своих сил выполняющих пусть не такие славные, но тем не менее весьма важные обязанности по обеспечению фронта всем необходимым.
An army in line-of-battle awaiting attack, or prepared to deliver it, presents strange contrasts.
Боевое расположение армии, ожидающей наступления или готовящейся к нему, представляет собой картину, полную контрастов.
At the front are precision, formality, fixity, and silence.
Для подразделений, занимающих передовые позиции, характерны точность и аккуратность, напряженное внимание, тишина.
Toward the rear these characteristics are less and less conspicuous, and finally, in point of space, are lost altogether in confusion, motion and noise.
Чем дальше к тылу, тем эти отличительные черты становятся все менее и менее заметными и наконец совсем исчезают, уступая место беспорядку, гвалту, шуму и суете.
The homogeneous becomes heterogeneous.
То, что раньше представляло собой нечто однородное, становится разнородным.
Definition is lacking; repose is replaced by an apparently purposeless activity; harmony vanishes in hubbub, form in disorder.
Куда девалась четкость, на смену выдержке и спокойствию приходит лихорадочная деятельность, неизвестно на что направленная, вместо гармонии наступает хаос, строгий порядок сменяется суматохой.
Commotion everywhere and ceaseless unrest.
Смятение охватывает всех и вся.
The men who do not fight are never ready.
Люди в тылу невольно распускаются.
From his position at the right of his company in the front rank, Captain Graffenreid had an unobstructed outlook toward the enemy.
С того места, где он стоял во главе своей роты, капитан Граффенрейд мог свободно наблюдать за местоположением противника.
A half-mile of open and nearly level ground lay before him, and beyond it an irregular wood, covering a slight acclivity; not a human being anywhere visible.
Перед ним на добрых полмили расстилалась равнина, затем начинался небольшой подъем, покрытый редким леском. И ни одной живой души кругом.
He could imagine nothing more peaceful than the appearance of that pleasant landscape with its long stretches of brown fields over which the atmosphere was beginning to quiver in the heat of the morning sun.
Трудно представить себе, думал он, картину более мирную, чем этот прелестный пейзаж с его полосками коричневатых полей, над которыми уже дрожало марево утреннего зноя.
Not a sound came from forest or field— not even the barking of a dog or the crowing of a cock at the half-seen plantation house on the crest among the trees.
И в лесу и в полях стояла полная тишина. Даже лая собаки, даже пения петуха не долетало со стороны прятавшегося за деревьями деревенского домика, который стоял на вершине холма.
Yet every man in those miles of men knew that he and death were face to face.
И тем не менее все, кто находились здесь, знали, что они стоят лицом к лицу со смертью.
Captain Graffenreid had never in his life seen an armed enemy, and the war in which his regiment was one of the first to take the field was two years old.
Капитан Граффенрейд еще ни разу в жизни не видел вооруженного врага, хотя война, в которой его полк принял участие одним из первых, длилась уже два года.
He had had the rare advantage of a military education, and when his comrades had marched to the front he had been detached for administrative service at the capital of his State, where it was thought that he could be most useful.
У него было редкое преимущество перед другими: он имел военное образование, и, когда его товарищи отправились на фронт, капитан был оставлен на административной службе в столице своего штата, где, как полагали, он мог быть более полезен.
Like a bad soldier he protested, and like a good one obeyed.
Он попытался протестовать против этого, как это сделал бы плохой солдат, но в конце концов подчинился, как подобало солдату хорошему.
In close official and personal relations with the governor of his State, and enjoying his confidence and favor, he had firmly refused promotion and seen his juniors elevated above him.
Он был хорошо знаком с губернатором штата, был тесно связан с ним по службе и пользовался его доверием и расположением. Тем не менее он категорически возражал против присвоения ему более высоких чинов, в результате чего младшие офицеры то и дело обгоняли его по служебной лестнице.
Death had been busy in his distant regiment; vacancies among the field officers had occurred again and again; but from a chivalrous feeling that war's rewards belonged of right to those who bore the storm and stress of battle he had held his humble rank and generously advanced the fortunes of others.
Смерть была частой гостьей в его полку, поэтому вакансии среди командного состава были нередки. Но, руководствуясь рыцарским чувством, он считал, что воинские почести должны принадлежать по праву тем, кто на себе испытывает все тяготы и невзгоды войны, поэтому он упорно сохранял свой скромный чин и всячески помогал другим делать карьеру.
His silent devotion to principle had conquered at last: he had been relieved of his hateful duties and ordered to the front, and now, untried by fire, stood in the van of battle in command of a company of hardy veterans, to whom he had been only a name, and that name a by-word.
Его высокая принципиальность была наконец оценена по заслугам, он был освобожден от ненавистных ему обязанностей и послан на фронт. И вот теперь, еще не обстрелянный, не обожженный огнем войны, он находился на самой передовой позиции, среди закаленных в боях ветеранов. Они знали о нем лишь понаслышке и были отнюдь не высокого мнения.
By none —not even by those of his brother officers in whose favor he had waived his rights—was his devotion to duty understood.
Никто, даже те офицеры-однополчане, в чью пользу он отказывался от своих прав, не понимали, что во всех своих поступках он руководствовался чувством долга.
They were too busy to be just; he was looked upon as one who had shirked his duty, until forced unwillingly into the field.
Им некогда было разбираться в его побуждениях, поэтому они решили, что капитан Граффенрейд просто-напросто увиливал от исполнения своего долга, пока наконец его силой не отправили на фронт.
Too proud to explain, yet not too insensible to feel, he could only endure and hope.
Слишком гордый, чтобы объяснять, однако не настолько толстокожий, чтобы не чувствовать этой несправедливости по отношению к себе, все, что он мог, — это терпеть и надеяться на будущее.
Of all the Federal Army on that summer morning none had accepted battle more joyously than Anderton Graffenreid.
Во всей федеральной армии не было в то летнее утро человека, который с таким радостным подъемом ожидал бы начало боя, как Андерсон Граффенрейд.
His spirit was buoyant, his faculties were riotous.
Он был настроен бодро, бурная энергия переполняла его.
He was in a state of mental exaltation and scarcely could endure the enemy's tardiness in advancing to the attack.
Взволнованный, возбужденный, он с трудом мог дождаться момента, когда неприятель наконец ринется в атаку.
To him this was opportunity—for the result he cared nothing.
Он не боялся. Для него это был долгожданный случай — возможность доказать, что он настоящий солдат и герой.
Victory or defeat, as God might will; in one or in the other he should prove himself a soldier and a hero; he should vindicate his right to the respect of his men and the companionship of his brother officers—to the consideration of his superiors.
Каков бы ни был исход боя, он отстоит свое право на уважение солдат, право на дружеское отношение однополчан, на внимательное отношение начальства.
How his heart leaped in his breast as the bugle sounded the stirring notes of the "assembly"!
Сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, когда послышался бодрый звук горна, играющего сигнал к сбору.
With what a light tread, scarcely conscious of the earth beneath his feet, he strode forward at the head of his company, and how exultingly he noted the tactical dispositions which placed his regiment in the front line!
Легкой походкой, почти не чувствуя земли под ногами, он выбежал вперед и стал во главе роты. С каким восторгом наблюдал он, как в соответствии с продуманной ранее тактикой его полк занимал линию передовой обороны.
And if perchance some memory came to him of a pair of dark eyes that might take on a tenderer light in reading the account of that day's doings, who shall blame him for the unmartial thought or count it a debasement of soldierly ardor?
И если при этом ему вспомнились темные глаза, которые, наверное, затуманятся, читая в газетах отчеты о событиях этого дня, то кто может осудить его за это? Кто укорит его в слабости, в недостатке боевого пыла?
Suddenly, from the forest a half-mile in front—apparently from among the upper branches of the trees, but really from the ridge beyond—rose a tall column of white smoke.
Вдруг из леска, который находился впереди, поднялся высокий столб белого дыма. Впечатление было такое, будто он возник в ветвях деревьев, на самом деле это был выстрел из орудия, спрятанного на вершине холма.
A moment later came a deep, jarring explosion, followed—almost attended—by a hideous rushing sound that seemed to leap forward across the intervening space with inconceivable rapidity, rising from whisper to roar with too quick a gradation for attention to note the successive stages of its horrible progression!
В следующий момент раздался сильный раскатистый взрыв, сопровождаемый отвратительным и страшным звуком, который, казалось, вырвался вперед, с невероятной быстротой преодолел лежащее между полком и лесом пространство, за какую-то долю секунды из еле слышного посвистывания превратился в страшный рев, так что человеческое воображение просто не в силах было воспринять все стадии этой ужасной, неумолимо нарастающей прогрессии.
A visible tremor ran along the lines of men; all were startled into motion.
Ряды солдат заметно дрогнули. Неожиданный взрыв заставил всех испуганно зашевелиться.
Captain Graffenreid dodged and threw up his hands to one side of his head, palms outward.
Капитан Граффенрейд инстинктивно пригнулся и вскинул обе руки, ладонями от себя, словно защищая голову.
As he did so he heard a keen, ringing report, and saw on a hillside behind the line a fierce roll of smoke and dust—the shell's explosion.
В то же время он услышал громкий звук разрыва и увидел на пригорке позади линии фронта густой столб дыма, смешанного с пылью.
It had passed a hundred feet to his left!
Снаряд пролетел в ста футах слева от него!
He heard, or fancied he heard, a low, mocking laugh and turning in the direction whence it came saw the eyes of his first lieutenant fixed upon him with an unmistakable look of amusement.
Ему послышался, — а может быть, это было просто его воображение, — негромкий издевательский смех. Повернувшись в ту сторону, он встретился глазами с лейтенантом, своим заместителем, который смотрел на него с нескрываемой насмешкой.
He looked along the line of faces in the front ranks.
Он провел взглядом по лицам солдат, стоявших в шеренге за ним.
The men were laughing. At him?
Солдаты смеялись, — неужели над ним?
The thought restored the color to his bloodless face—restored too much of it.
Кровь хлынула ему в голову, бледное за минуту перед этим лицо запылало.
His cheeks burned with a fever of shame.
Стыд и обида больно жгли ему щеки.