Das schwatzende Herz / Сердце-обличитель
Edgar Allan Poe Das schwatzende Herz Wahr ist es: nervös, entsetzlich nervös war ich damals und bin es noch.
Эдгар Аллан По Сердце-обличитель Правда!
Warum aber müßt ihr durchaus behaupten, daß ich wahnsinnig sei?
Ну, не говорил ли я вам, что вы полагаете сумасшествием лишь крайнее обострение чувств?
Mein nervöser Zustand hatte meinen Verstand nicht zerrüttet, sondern ihn geschärft, hatte meine Sinne nicht abgestumpft, sondern wachsamer gemacht.
Я нервный — очень даже нервный, просто до ужаса, таким уж уродился; но как можно называть меня сумасшедшим?
Vor allem hatte sich mein Gehörsinn wunderbar fein entwickelt.
И в особенности — тонкость слуха.
Ich hörte alle Dinge im Himmel und auf Erden.
Я слышал все, что совершалось на небе и на земле.
Ich hörte viele Dinge in der Hölle.
Я слышал многое, что совершалось в аду.
Und das sollte Wahnsinn sein?
Какой я после этого сумасшедший?
Hört zu und merkt auf, wie sachlich, wie ruhig ich die ganze Geschichte erzählen kann.
Слушайте же!
Ich kann nicht sagen, wann der Gedanke mich zum erstenmal überfiel.
И обратите внимание, сколь здраво, сколь рассудительно могу я рассказать все от начала и до конца.
Er war urplötzlich da und verfolgte mich Tag und Nacht.
Сам не знаю, когда эта мысль пришла мне в голову; но, явившись однажды, она уже не покидала меня ни днем, ни ночью.
Ein wichtiges Motiv war nicht vorhanden.
Никакого повода у меня не было.
Haß war nicht vorhanden.
И бешенства я никакого не испытывал.
Ich liebte den alten Mann.
Я любил этого старика.
Er hatte mir nie etwas zuleid getan.
Он ни разу не причинил мне зла.
Er hatte mir nie eine Kränkung zugefügt.
Ни разу не нанес обиды.
Nach seinem Geld trug ich kein Verlangen.
Золото его меня не прельщало.
Ich glaube, es war sein Auge.
Пожалуй, виной всему был его глаз!
Ja, das war es!
Да, именно!
Eins seiner Augen glich vollständig dem Auge eines Geiers – ein blasses blaues Auge mit einem Häutchen darüber.
Один глаз у него был, как у хищной птицы, — голубоватый, подернутый пленкой.
Wann immer es mich anblickte, erstarrte mir das Blut. Und so – nach und nach – immer zwingender – setzte sich der Gedanke in mir fest, dem alten Mann das Leben zu nehmen und mich auf diese Weise für immer von dem Auge zu befreien.
Стоило ему глянуть на меня, и кровь стыла в моих жилах; мало-помалу, исподволь, я задумал прикончить старика и навсегда избавиться от его глаза.
Nun merkt wohl auf!
В этом-то вся суть.
Ihr haltet mich für verrückt.
По-вашему, я сумасшедший.
Verrückte erwägen nichts.
Сумасшедшие ничего не соображают.
Aber mich hättet ihr sehen sollen!
Но видели бы вы меня.
Ihr hättet sehen sollen, wie klug ich vorging – mit wieviel Vorsicht – mit wieviel Umsicht – mit wieviel Heuchelei ich zu Werke ging!
Видели бы вы, как мудро я действовал — с какой осторожностью, с какой предусмотрительностью, с каким искусным притворством принялся я за дело!
Ich war nie freundlicher zu dem alten Mann als während der ganzen Woche, bevor ich ihn umbrachte.
Всю неделю, перед тем как убить старика, я был с ним сама любезность.
Und jede Nacht gegen Mitternacht drückte ich auf seine Türklinke und öffnete die Tür – oh, so leise!
И всякую ночь, около полуночи, я поднимал щеколду и приотворял его дверь — тихо-тихо!
Und dann, wenn der Spalt weit genug war, daß ich den Kopf hindurchstecken konnte, hielt ich eine verdunkelte, ganz geschlossene Laterne ins Zimmer; sie war ganz geschlossen, so daß kein Lichtschein herausdrang. Und dann folgte mein Kopf.
А потом, когда в щель могла войти моя голова, я вводил туда затемненный фонарь, закрытый наглухо, так плотно, что и капли света не могло просочиться, а следом засовывал и голову.
Oh, ihr hättet gelacht, wenn ihr gesehen hättet, wie geschickt ich ihn vorstreckte!
Ах, вы не удержались бы от смеха, если б видели, до чего ловко я ее засовывал!
Ich bewegte ihn ganz langsam vorwärts, um nicht den Schlaf des alten Mannes zu stören.
Я делал это медленно — очень, очень медленно, чтобы не потревожить сон старика.
Ich brauchte eine Stunde dazu, den Kopf so weit durch die Öffnung zu schieben, daß ich den Alten in seinem Bette sehen konnte.
Лишь через час голова моя оказывалась внутри, так что я мог видеть старика на кровати.
Ha!
Ха!..
wäre ein Wahnsinniger wohl so weise vorgegangen?
Да разве мог бы сумасшедший действовать столь мудро?
Und dann, wenn ich meinen Kopf glücklich im Zimmer hatte, öffnete ich vorsichtig die Laterne – oh, so vorsichtig! Ganz sachte, denn die Scharniere kreischten, öffnete ich sie so weit, daß ein einziger feiner Strahl auf das Geierauge fiel.
А когда моя голова проникала в комнату, я открывал фонарь с осторожностью — с превеликой осторожностью, — открывал его (ведь петли могли скрипнуть) ровно настолько, чтобы один-единственный тоненький лучик упал на птичий глаз.
Und das tat ich sieben Nächte lang, jede Nacht gerade um Mitternacht. Aber ich fand das Auge immer geschlossen, und so war es unmöglich, das Werk zu vollenden; denn es war nicht der alte Mann, der mich ärgerte, sondern sein Scheelauge.
И все это я проделывал семь долгих ночей — всегда ровно в полночь, — но глаз неизменно бывал закрыт, и я никак не мог покончить с делом, потому что не сам старик досаждал мне, а его Дурной Глаз.
Und jeden Morgen, wenn der Tag anbrach, ging ich kühn zu ihm hinein und sprach mit ihm. Ich nannte ihn munter und herzlich beim Namen und fragte ihn, ob er eine gute Nacht verbracht habe.
И всякое утро, когда светало, я преспокойно входил в комнату и без робости заговаривал с ним, приветливо окликал его по имени и справлялся, как ему спалось ночью.
Ihr seht also, er hätte wirklich ein sehr schlauer Mann sein müssen, um zu vermuten, daß ich allnächtlich um zwölf Uhr, während er schlief, zu ihm hereinsah.
Сами видите, лишь очень проницательный человек мог бы заподозрить, что каждую ночь, ровно в двенадцать, я заглядывал к нему, пока он спал.
In der achten Nacht ging ich beim Öffnen der Tür mit ganz besonderer Vorsicht zu Werke.
На восьмую ночь я отворил дверь с особенной осторожностью.
Der Minutenzeiger einer Uhr rückt gewiß schneller voran, als damals meine Hand.
Рука моя скользила медленней, чем минутная стрелка на часах.
Niemals vor dieser Nacht hatte ich die Größe meiner Macht, meines Scharfsinns so gefühlt.
До той ночи я никогда еще так не упивался своим могуществом, своей прозорливостью.
Ich konnte kaum meinen Triumph unterdrücken.
Я едва мог сдерживать торжество.
Da war ich nun hier und öffnete ganz sacht, ganz allmählich die Tür – und ihm träumte nicht einmal von meinem geheimen Tun und Denken.
Подумать только, я потихоньку отворял дверь, а старику и во сне не снились мои тайные дела и помыслы.
Ich kicherte bei diesem Gedanken, und vielleicht hörte er mich, denn er rührte sich – wie erschreckt.
Когда это пришло мне на ум, я даже прыснул со смеху, и он, верно, услышал, потому что вдруг шевельнулся, потревоженный во сне.
Jetzt könntet ihr denken, ich sei zurückgefahren. Aber nein!
Вы, может быть, подумаете, что я отступил — но ничуть не бывало.
Sein Zimmer war ganz dunkel, denn er hatte die Fensterladen aus Furcht vor Einbrechern fest geschlossen; es war pechschwarz. Und ich wußte also, daß er das Öffnen der Tür nicht sehen konnte, und ich fuhr fort, sie langsam, langsam aufzumachen.
В комнате у него было темным-темно (он боялся воров и плотно закрывал ставни), поэтому я знал, что он не видит, как приотворяется дверь, и потихоньку все налегал на нее, все налегал.
Ich war mit dem Kopf im Zimmer und machte mich daran, die Laterne zu öffnen; da glitt mein Daumen an dem Blechverschluß ab, und der alte Mann schrak im Bett empor und schrie: "Wer ist da?" Ich verhielt mich ganz still und sagte nichts.
Я просунул голову внутрь и хотел уже было открыть фонарь, даже нащупал пальцем жестяную защелку, но тут старик подскочил, сел на кровати и крикнул: «Кто там?» Я затаился и молчал.
Eine volle Stunde lang rührte ich kein Glied, und in dieser ganzen Zeit hörte ich nicht, daß er sich wieder niederlegte.
Целый час я простоял не шелохнувшись, и все это время не слышно было, чтобы он опять пег.
Er saß noch aufrecht im Bett und horchte – gerade so, wie ich Nacht um Nacht auf das Ticken der Totenuhren an den Stubenwänden gehorcht habe.
Он сидел на кровати и прислушивался — точно так же, как я ночь за ночью прислушивался к бессонной гробовой тишине в четырех стенах.
Da hörte ich ein leises Ächzen, und ich wußte, das war das Ächzen tödlichen Entsetzens.
Но вот я услышал слабый стон и понял, что стон этот исторгнут смертным страхом.
So stöhnte nicht Schmerz und nicht Kummer – o nein!
Не боль, не горесть исторгли его, — о нет!