Господин Прохарчин / MR. PROHARTCHIN
Достоевский Федор Михайлович.
MR. PROHARTCHIN a story In the darkest and humblest corner of Ustinya Fyodorovna's flat lived Semyon Ivanovitch Prohartchin, a well-meaning elderly man, who did not drink.
Так как господин Прохарчин, при мелком чине своем, получал жалованья в совершенную меру своих служебных способностей, то Устинья Федоровна никаким образом не могла иметь с него более пяти рублей за квартиру помесячно.
Since Mr. Prohartchin was of a very humble grade in the service, and received a salary strictly proportionate to his official capacity, Ustinya Fyodorovna could not get more than five roubles a month from him for his lodging.
Говорили иные, что у ней был тут свой особый расчет; но как бы там ни было, а господин Прохарчин, словно в отместку всем своим злоязычникам, попал даже в ее фавориты, разумея это достоинство в значении благородном и честном.
Some people said that she had her own reasons for accepting him as a lodger; but, be that as it may, as though in despite of all his detractors, Mr. Prohartchin actually became her favourite, in an honourable and virtuous sense, of course.
Нужно заметить, что Устинья Федоровна, весьма почтенная и дородная женщина, имевшая особенную наклонность к скоромной пище и кофею и через силу перемогавшая посты, держала у себя несколько штук таких постояльцев, которые платили даже и вдвое дороже Семена Ивановича, но, не быв смирными и будучи, напротив того, все до единого "злыми надсмешниками" над ее бабьим делом и сиротскою беззащитностью, сильно проигрывали в добром ее мнении, так что не плати они только денег за свои помещения, так она не только жить пустить, но и видеть-то не захотела бы их у себя на квартире.
It must be observed that Ustinya Fyodorovna, a very respectable woman, who had a special partiality for meat and coffee, and found it difficult to keep the fasts, let rooms to several other boarders who paid twice as much as Semyon Ivanovitch, yet not being quiet lodgers, but on the contrary all of them "spiteful scoffers" at her feminine ways and her forlorn helplessness, stood very low in her good opinion, so that if it had not been for the rent they paid, she would not have cared to let them stay, nor indeed to see them in her flat at all.
В фавориты же Семен Иванович попал с того самого времени, как свезли на Волково увлеченного пристрастием к крепким напиткам отставного, или, может быть, гораздо лучше будет сказать, одного исключенного человека.
Semyon Ivanovitch had become her favourite from the day when a retired, or, perhaps more correctly speaking, discharged clerk, with a weakness for strong drink, was carried to his last resting-place in Volkovo.
Увлеченный и исключенный хотя и ходил с подбитым, по словам его, за храбрость глазом и имел одну ногу, там как-то тоже из-за храбрости сломанную, - но тем не менее умел снискать и воспользоваться всем тем благорасположением, к которому только способна была Устинья Федоровна, и, вероятно, долго бы прожил еще в качестве самого верного ее приспешника и приживальщика, если б не опился, наконец, самым глубоким, плачевнейшим образом.
Though this gentleman had only one eye, having had the other knocked out owing, in his own words, to his valiant behaviour. and only one leg, the other having been broken in the same way owing to his valour. yet he had succeeded in winning all the kindly feeling of which Ustinya Fyodorovna was capable, and took the fullest advantage of it, and would probably have gone on for years living as her devoted satellite and toady if he had not finally drunk himself to death in the most pitiable way..
Случилось же это все еще на Песках, когда Устинья Федоровна держала всего только трех постояльцев, из которых, при переезде на новую квартиру, где образовалось заведение на более обширную ногу и пригласилось около десятка новых жильцов, уцелел всего только один господин Прохарчин.
All this had happened at Peski, where Ustinya Fyodorovna only had three lodgers, of whom, when she moved into a new flat and set up on a larger scale, letting to about a dozen new boarders, Mr. Prohartchin was the only one who remained.
Сам ли господин Прохарчин имел свои неотъемлемые недостатки, товарищи ль его обладали таковыми же каждый, - но дела с обеих сторон пошли с самого начала как будто неладно.
Whether Mr. Prohartchin had certain incorrigible defects, or whether his companions were, every one of them, to blame, there seemed to be misunderstandings on both sides from the first.
Заметим здесь, что все до единого из новых жильцов Устиньи Федоровны жили между собою словно братья родные; некоторые из них вместе служили.
We must observe here that all Ustinya Fyodorovna's new lodgers without exception got on together like brothers; some of them were in the same office.
все вообще поочередно каждое первое число проигрывали друг другу свои жалованья в банчишку, в преферанс и на биксе.
each one of them by turns lost all his money to the others at faro, preference and bixe.
любили под веселый час все вместе гурьбой насладиться, как говорилось у них, шипучими мгновениями жизни.
they all liked in a merry hour to enjoy what they called the fizzing moments of life in a crowd together.
любили иногда тоже поговорить о высоком, и хотя в последнем случае дело редко обходилось без спора, но так как предрассудки были из всей этой компания изгнаны, то взаимное согласие в таких случаях не нарушалось нисколько..
they were fond, too, at times of discussing lofty subjects, and though in the end things rarely passed off without a dispute, yet as all prejudices were banished from the whole party the general harmony was not in the least disturbed thereby..
Из жильцов особенно замечательны были: Марк Иванович, умный и начитанный человек; потом еще Оплеваниев-жилец; потом еще Преполовенко- жилец, тоже скромный и хороший человек.
The most remarkable among the lodgers were Mark Ivanovitch, an intelligent and well-read man; then Oplevaniev; then Prepolovenko, also a nice and modest person.
потом еще был один Зиновий Прокофьевич, имевший непременною целью попасть в высшее общество.
then there was a certain Zinovy Prokofyevitch, whose object in life was to get into aristocratic society.
наконец, писарь Океанов, в свое время едва не отбивший пальму первенства фаворитства у Семена Ивановича; потом еще другой писарь Судьбин; Кантарев-разночинец; были еще и другие..
then there was Okeanov, the copying clerk, who had in his time almost wrested the distinction of prime favourite from Semyon Ivanovitch; then another copying clerk called Sudbin; the plebeian Kantarev; there were others too..
Но всем этим людям Семен Иванович был как будто не товарищ.
But to all these people Semyon Ivanovitch was, as it were, not one of themselves.
Зла ему, конечно, никто не желал, тем более что все еще в самом начале умели отдать Прохарчину справедливость и решили, словами Марка Ивановича, что он, Прохарчин, человек хороший и смирный, хотя и не светский, верен, не льстец, имеет, конечно, своя недостатки, но если пострадает когда, то не от чего иного, как от недостатка собственного своего воображения.
No one wished him harm, of course, for all had from the very first done Prohartchin justice, and had decided in Mark Ivanovitch's words that he, Prohartchin, was a good and harmless fellow, though by no means a man of the world, trustworthy, and not a flatterer, who had, of course, his failings. but that if he were sometimes unhappy it was due to nothing else but lack of imagination..
Мало того: хотя лишенный таким образом собственного своего воображения, господин Прохарчин фигурою своей и манерами не мог, например, никого поразить с особенно выгодной для себя точки зрения (к чему любят придраться насмешники), но и фигура сошла ему с рук, как будто ни в чем не бывало.
What is more, Mr. Prohartchin, though deprived in this way of imagination, could never have made a particularly favourable impression from his figure or manners (upon which scoffers are fond of fastening), yet his figure did not put people against him.
причем Марк Иванович, будучи умным человеком, принял формально защиту Семена Ивановича и объявил довольно удачно и в прекрасном, цветистом слоге, что Прохарчин человек пожилой и солидный и уже давным-давно оставил за собой свою пору элегий..
Mark Ivanovitch, who was an intelligent person, formally undertook Semyon Ivanovitch's defence, and declared in rather happy and flowery language that Prohartchin was an elderly and respectable man, who had long, long ago passed the age of romance.
Итак, если Семен Иванович не умел уживаться с людьми, то единственно потому, что был сам во всем виноват.
And so, if Semyon Ivanovitch did not know how to get on with people, it must have been entirely his own fault.
Первое, на что обратили внимание, было, без сомнения, скопидомство и скаредность Семена Ивановича.
The first thing they noticed was the unmistakable parsimony and niggardliness of Semyon Ivanovitch.
Это тотчас заметили и приняли в счет, ибо Семен Иванович никак, ни за что и никому не мог одолжить своего чайника на подержание, хотя бы то было на самое малое время.
That was at once observed and noted, for Semyon Ivanovitch would never lend any one his teapot, even for a moment.
и тем более был несправедлив в этом деле, что сам почти совсем не пил чаю, а пил, когда была надобность, какой-то довольно приятный настой из полевых цветов и некоторых целебного свойства трав, всегда в значительном количестве у него запасенный..
and that was the more unjust as he himself hardly ever drank tea, but when he wanted anything drank, as a rule, rather a pleasant decoction of wild flowers and certain medicinal herbs, of which he always had a considerable store..
Впрочем, он и ел тоже совсем не таким образом, как обыкновенно едят всякие другие жильцы.
His meals, too, were quite different from the other lodgers'.
Никогда, например, он не позволял себе сесть всего обеда, предлагаемого каждодневно Устиньей Федоровной его товарищам.
He never, for instance, permitted himself to partake of the whole dinner, provided daily by Ustinya Fyodorovna for the other boarders.
Обед стоил полтину.
The dinner cost half a rouble.
Семен Иванович употреблял только двадцать пять копеек медью и никогда не восходил выше, и потому брал по порциям или одни щи с пирогом, или одну говядину.
Semyon Ivanovitch paid only twenty-five kopecks in copper, and never exceeded it, and so took either a plate of soup with pie, or a plate of beef.
чаще же всего не ел ни щей, ни говядины, а съедал в меру ситного с луком, с творогом, с огурцом рассольным или с другими приправами, что было несравненно дешевле, и только тогда, когда уже невмочь становилось, обращался опять к своей половине обеда...
most frequently he ate neither soup nor beef, but he partook in moderation of white bread with onion, curd, salted cucumber, or something similar, which was a great deal cheaper, and he would only go back to his half rouble dinner when he could stand it no longer....
Здесь биограф сознается, что он ни за что бы не решился говорить о таких нестоящих, низких и даже щекотливых, скажем более, даже обидных для иного любителя благородного слога подробностях, если б во всех этих подробностях не заключалась одна особенность, одна господствующая черта в характере героя сей повести.
Here the biographer confesses that nothing would have induced him to allude to such realistic and low details, positively shocking and offensive to some lovers of the heroic style, if it were not that these details exhibit one peculiarity, one characteristic, in the hero of this story.
ибо господин Прохарчин далеко не был так скуден, как сам иногда уверял, чтоб даже харчей не иметь постоянных и сытных, но делал противное, не боясь стыда и людских пересудов, собственно для удовлетворения своих странных прихотей, из скопидомства и излишней осторожности, что, впрочем, гораздо яснее будет видно впоследствии..
for Mr. Prohartchin was by no means so poor as to be unable to have regular and sufficient meals, though he sometimes made out that he was.. But he acted as he did regardless of obloquy and people's prejudices, simply to satisfy his strange whims, and from frugality and excessive carefulness: all this, however, will be much clearer later on.
Но мы остережемся наскучить читателю описанием всех прихотей Семена Ивановича и не только пропускаем, например, любопытное и очень смешное для читателя описание всех нарядов его, но даже, если б только не показание самой Устиньи Федоровны, навряд ли упомянули бы мы и о том, что Семен Иванович во всю жизнь свою никак не мог решиться отдать свое белье в стирку или решался, но так редко, что в промежутках можно было совершенно забыть о присутствии белья на Семене Ивановиче.
But we will beware of boring the reader with the description of all Semyon Ivanovitch's whims, and will omit, for instance, the curious and very amusing description of his attire. and, in fact, if it were not for Ustinya Fyodorovna's own reference to it we should hardly have alluded even to the fact that Semyon Ivanovitch never could make up his mind to send his linen to the wash, or if he ever did so it was so rarely that in the intervals one might have completely forgotten the existence of linen on Semyon Ivanovitch..
В показании же хозяйкином значилось, что "Семен-от Иванович, млад-голубчик, согрей его душеньку, гноил у ней угол два десятка лет, стыда не имея, ибо не только все время земного жития своего постоянно и с упорством чуждался носков, платков и других подобных предметов, но даже сама Устинья Федоровна собственными глазами видела, с помощию ветхости ширм, что ему, голубчику, нечем было подчас своего белого тельца прикрыть".
From the landlady's evidence it appeared that "Semyon Ivanovitch, bless his soul, poor lamb, for twenty years had been tucked away in his corner, without caring what folks thought, for all the days of his life on earth he was a stranger to socks, handkerchiefs, and all such things," and what is more, Ustinya Fyodorovna had seen with her own eyes, thanks to the decrepitude of the screen, that the poor dear man sometimes had had nothing to cover his bare skin.
Такие толки пошли уже по кончине Семена Ивановича.
Such were the rumours in circulation after Semyon Ivanovitch's death.
Но при жизни своей (и здесь то был один из главнейших пунктов раздора) он никаким образом не мог потерпеть, несмотря даже на самые приятные отношения товарищества, чтоб кто-нибудь, не спросясь, совал свой любопытный нос к нему в угол, хотя бы то было даже и с помощию ветхости ширм.
But in his lifetime (and this was one of the most frequent occasions of dissension) he could not endure it if any one, even somebody on friendly terms with him, poked his inquisitive nose uninvited into his corner, even through an aperture in the decrepit screen.
Человек был совсем несговорчывый, молчаливый и на праздную речь неподатливый.
He was a taciturn man difficult to deal with and prone to ill health.
Советников не любил никаких, выскочек тоже не жаловал и всегда, бывало, тут же на месте укорит насмешника или советника-выскочку, пристыдит его, и дело с концом.
He did not like people to give him advice, he did not care for people who put themselves forward either, and if any one jeered at him or gave him advice unasked, he would fall foul of him at once, put him to shame, and settle his business.
"Ты мальчишка, ты свистун, а не советник, вот как; знай, сударь, свой карман да лучше сосчитай, мальчишка, много ли ниток на твои онучки пошло, вот как!"
"You are a puppy, you are a featherhead, you are not one to give advice, so there—you mind your own business, sir. You'd better count the stitches in your own socks, sir, so there!"
Семен Иванович был простой человек и всем решительно говорил ты.
Semyon Ivanovitch was a plain man, and never used the formal mode of address to any one.
Тоже никак не мог он стерпеть, когда кто- нибудь, зная всегдашний норов его, начнет, бывало, из одного баловства приставать и расспрашивать, что у него лежит в сундучке... У Семена Ивановича был один сундучок.
He could not bear it either when some one who knew his little ways would begin from pure sport pestering him with questions, such as what he had in his little trunk.... Semyon Ivanovitch had one little trunk.
Сундук этот стоял у него под кроватью и оберегаем был как зеница ока.
It stood under his bed, and was guarded like the apple of his eye.
и хотя все знали, что в нем, кроме старых тряпиц, двух или трех пар изъянившихся сапогов и вообще всякого случившегося хламу и дрязгу, ровно не было ничего, но господин Прохарчин ценил это движимое свое весьма высоко, и даже слышали раз, как он, не довольствуясь своим старым, но довольно крепким замком, поговаривал завести другой, какой-то особенный, немецкой работы, с разными затеями и с потайною пружиною..
and though every one knew that there was nothing in it except old rags, two or three pairs of damaged boots and all sorts of rubbish, yet Mr. Prohartchin prized his property very highly, and they used even to hear him at one time express dissatisfaction with his old, but still sound, lock, and talk of getting a new one of a special German pattern with a secret spring and various complications..
Когда же один раз Зиновий Прокофьевич, увлеченный своим молодоумием, обнаружил весьма неприличную и грубую мысль, что Семен Иванович, вероятно, таит и откладывает в свой сундук, чтоб оставить потомкам, то все, кто тут ни были около, принуждены были в столбняк стать от необыкновенных последствий выходки Зиновья Прокофьевича.
When on one occasion Zinovy Prokofyevitch, carried away by the thoughtlessness of youth, gave expression to the very coarse and unseemly idea, that Semyon Ivanovitch was probably hiding and treasuring something in his box to leave to his descendants, every one who happened to be by was stupefied at the extraordinary effects of Zinovy Prokofyevitch's sally.
Во-первых, господин Прохарчин на такую обнаженную и грубую мысль даже выражений приличных не мог сразу найти.
At first Mr. Prohartchin could not find suitable terms for such a crude and coarse idea.
Долгое время из уст его сыпались слова без всякого смысла, и наконец только разобрали, что Семен Иванович, во-первых, корит Зиновья Прокофьича одним его давнопрошедшым скаредным делом.
For a long time words dropped from his lips quite incoherently, and it was only after a while they made out that Semyon Ivanovitch was reproaching Zinovy Prokofyevitch for some shabby action in the remote past.
потом распознали, будто Семен Иванович предсказывает, что Зиновий Прокофьич ни за что не попадет в высшее общество, а что вот портной, которому он должен за платье, его прибьет, непременно прибьет за то, что долго мальчишка не платит, и что, "наконец, ты, мальчишка, прибавил Семен Иванович, - вишь, там хочешь в гусарские юнкера перейти, так вот не перейдешь, гриб съешь, а что вот тебя, мальчишку, как начальство узнает про все, возьмут да в писаря отдадут; вот, мол, как, слышь ты, мальчишка!".
then they realized that Semyon Ivanovitch was predicting that Zinovy Prokofyevitch would never get into aristocratic society, and that the tailor to whom he owed a bill for his suits would beat him—would certainly beat him—because the puppy had not paid him for so long. and finally, "You puppy, you," Semyon Ivanovitch added, "here you want to get into the hussars, but you won't, I tell you, you'll make a fool of yourself.. And I tell you what, you puppy, when your superiors know all about it they will take and make you a copying clerk; so that will be the end of it! Do you hear, puppy?"
Потом Семен Иванович успокоился, но, полежав часов пять, к величайшему и всеобщему изумлению, как будто надумался и вдруг опять, сначала один, а потом обращаясь к Зиновию Прокофьичу, начал его вновь укорять и стыдить.
Then Semyon Ivanovitch subsided, but after lying down for five hours, to the intense astonishment of every one he seemed to have reached a decision, and began suddenly reproaching and abusing the young man again, at first to himself and afterwards addressing Zinovy Prokofyevitch.
Но тем дело опять не кончилось, и повечеру, когда Марк Иванович и Преполовенко-жилец затеяли чай, пригласив к себе в товарищи писаря Океанова, Семен Иванович слез с постели своей, нарочно подсел к ним, дав свои двадцать или пятнадцать копеек, и под видом того, что захотел вдруг пить чаю, начал весьма пространно входить в материю и изъяснять, что бедный человек всего только бедный человек, а более ничего, а что, бедному человеку, ему копить не из чего.
But the matter did not end there, and in the evening, when Mark Ivanovitch and Prepolovenko made tea and asked Okeanov to drink it with them, Semyon Ivanovitch got up from his bed, purposely joined them, subscribing his fifteen or twenty kopecks, and on the pretext of a sudden desire for a cup of tea began at great length going into the subject, and explaining that he was a poor man, nothing but a poor man, and that a poor man like him had nothing to save.
Тут господин Прохарчин даже признался, единственно потому, что вот теперь оно к слову пришлось, что он, бедный человек, еще третьего дня у него, дерзкого человека, занять хотел денег рубль, а что теперь не займет, чтоб не хвалился мальчишка, что вот, мол, как, а жалованье у меня-де такое, что и корму не купишь.
Mr. Prohartchin confessed that he was a poor man on this occasion, he said, simply because the subject had come up.
и что, наконец, он, бедный человек, вот такой, как вы его видите, сам каждый месяц своей золовке по пяти рублей в Тверь отсылает, и что не отсылай он в Тверь золовке по пяти рублей в месяц, так умерла бы золовка, а если б умерла бы золовка- нахлебница, то Семен Иванович давно бы себе новую одежу состроил... И так долго и пространно говорил Семен Иванович о бедном человеке, о рублях и золовке, и повторял одно и то же для сильнейшего внушения слушателям, что наконец сбился совсем, замолчал и только три дня спустя, когда уже никто и не думал его задирать и все об нем позабыли, прибавил в заключение что-то вроде того, что когда Зиновий Прокофьич вступит в гусары, так отрубят ему, дерзкому человеку, ногу в войне и наденут ему вместо ноги деревяшку, и придет Зиновий Прокофьич и скажет: "Дай, добрый человек, Семен Иванович, хлебца!".
that the day before yesterday he had meant to borrow a rouble from that impudent fellow, but now he should not borrow it for fear the puppy should brag, that that was the fact of the matter, and that his salary was such that one could not buy enough to eat, and that finally, a poor man, as you see, he sent his sister-in-law in Tver five roubles every month, that if he did not send his sister-in-law in Tver five roubles every month his sister-in-law would die, and if his sister-in-law, who was dependent on him, were dead, he, Semyon Ivanovitch, would long ago have bought himself a new suit.... And Semyon Ivanovitch went on talking in this way at great length about being a poor man, about his sister-in-law and about roubles, and kept repeating the same thing over and over again to impress it on his audience till he got into a regular muddle and relapsed into silence.. Only three days later, when they had all forgotten about him, and no one was thinking of attacking him, he added something in conclusion to the effect that when Zinovy Prokofyevitch went into the hussars the impudent fellow would have his leg cut off in the war, and then he would come with a wooden leg and say.
- так не даст Семен Иванович хлебца и не посмотрит на буйного человека Зиновия Прокофьевича, и что вот, дескать, как, мол; поди-ка ты с ним.
"Semyon Ivanovitch, kind friend, give me something to eat!" and then Semyon Ivanovitch would not give him something to eat, and would not look at the insolent fellow; and that's how it would be, and he could just make the best of it. .