ARABY/Аравия

Автор: James Joyce/Джеймс Джойс

Языки: EN → RU Уровень: средний
ARABY North Richmond Street, being blind, was a quiet street except at the hour when the Christian Brothers’ School set the boys free.
Аравия Норт Ричмонд-Стрит оканчивалась тупиком, и это была тихая улица, если не считать того часа, когда в школе Христианских братьев * кончались уроки.
An uninhabited house of two storeys stood at the blind end, detached from its neighbours in a square ground.
В конце тупика, поодаль от соседей, стоял на четырехугольной лужайке пустой двухэтажный дом.
The other houses of the street, conscious of decent lives within them, gazed at one another with brown imperturbable faces.
Другие дома на этой улице, гордые своими чинными обитателями, смотрели друг на друга невозмутимыми бурыми фасадами.
The former tenant of our house, a priest, had died in the back drawing-room.
Прежний хозяин нашего дома, священник, умер в маленькой гостиной.
Air, musty from having been long enclosed, hung in all the rooms, and the waste room behind the kitchen was littered with old useless papers.
Воздух во всех комнатах был затхлый оттого, что они слишком долго стояли запертыми, чулан возле кухни был завален старыми ненужными бумагами.
Among these I found a few paper-covered books, the pages of which were curled and damp: The Abbot, by Walter Scott, The Devout Communicant and The Memoirs of Vidocq.
Среди них я нашел несколько книг в бумажных обложках, с отсыревшими, покоробленными страницами: "Аббат" Вальтера Скотта, "Благочестивый причастник" и "Мемуары Видока" **.
I liked the last best because its leaves were yellow.
Последняя понравилась мне больше всех, потому что листы в ней были совсем желтые.
The wild garden behind the house contained a central apple-tree and a few straggling bushes under one of which I found the late tenant’s rusty bicycle-pump.
В запущенном саду за домом росла одна яблоня и вокруг нее — несколько беспорядочно разбросанных кустов; под одним из них я нашел заржавленный велосипедный насос покойного хозяина.
He had been a very charitable priest; in his will he had left all his money to institutions and the furniture of his house to his sister.
Он был известен благотворительностью и после смерти все свои деньги завещал на добрые дела, а всю домашнюю обстановку оставил сестре. * Христианские братья — братство католиков-мирян, посвятивших себя воспитанию бедных, чаще всего незаконнорожденных детей. Школы Христианских братьев существовали на общественные пожертвования, преподаватели получали небольшую плату, образование носило преимущественно ремесленно-прикладной характер. ** "Благочестивый причастник" (опуб. в 1813) — сочинение францисканца Пацификуса Бейкера (1695—1774); "Мемуары Видока" (1829) — сочинение Франсуа-Жюля Видока (1775—1857), преступника, ставшего затем полицейским-авантюристом, который в целом ряде случаев сам инсценировал преступления, а затем с блеском их раскрывал.
When the short days of winter came dusk fell before we had well eaten our dinners.
Зимой, когда дни были короче, сумерки спускались прежде, чем мы успевали пообедать.
When we met in the street the houses had grown sombre.
Когда мы выходили на улицу, дома уже были темные.
The space of sky above us was the colour of ever-changing violet and towards it the lamps of the street lifted their feeble lanterns.
Кусок неба над нами был все сгущавшегося фиолетового цвета, и фонари на улице поднимали к нему свое тусклое пламя.
The cold air stung us and we played till our bodies glowed.
Холодный воздух пощипывал кожу, и мы играли до тех пор, пока все тело не начинало гореть.
Our shouts echoed in the silent street.
Наши крики гулко отдавались в тишине улицы.
The career of our play brought us through the dark muddy lanes behind the houses where we ran the gauntlet of the rough tribes from the cottages, to the back doors of the dark dripping gardens where odours arose from the ashpits, to the dark odorous stables where a coachman smoothed and combed the horse or shook music from the buckled harness.
Игра приводила нас на грязные задворки, где мы попадали под обстрел обитавших в лачугах диких туземцев; к задним калиткам темных, сырых огородов, где вонь поднималась от мусорных ведер; к грязным, вонючим стойлам, где кучер чистил и скреб лошадей или мелодично позванивал украшенной пряжками сбруей.
When we returned to the street light from the kitchen windows had filled the areas.
Когда мы возвращались на улицу, темноту уже пронизывал свет кухонных окон.
If my uncle was seen turning the corner we hid in the shadow until we had seen him safely housed.
Если из-за угла показывался мой дядя, мы прятались в тень и ждали, когда он благополучно скроется в доме.
Or if Mangan’s sister came out on the doorstep to call her brother in to his tea we watched her from our shadow peer up and down the street.
Или если сестра Мэнгана выходила на крыльцо звать брата к чаю, мы смотрели, притаившись в тени, как она оглядывается по сторонам.
We waited to see whether she would remain or go in and, if she remained, we left our shadow and walked up to Mangan’s steps resignedly.
Мы хотели знать, останется она на крыльце или уйдет в дом, и, если она оставалась, мы выходили из своего угла и покорно шли к крыльцу Мэнгана.
She was waiting for us, her figure defined by the light from the half-opened door.
Она стояла там, ожидая нас, и ее фигура чернела в светлом прямоугольнике полуотворенной двери.
Her brother always teased her before he obeyed and I stood by the railings looking at her.
Брат всегда поддразнивал ее, прежде чем послушаться, а я стоял у самых перил и смотрел на нее.
Her dress swung as she moved her body and the soft rope of her hair tossed from side to side.
Ее платье колебалось, когда она поворачивалась, и мягкий жгут косы подрагивал у нее за плечами.
Every morning I lay on the floor in the front parlour watching her door.
Каждое утро я ложился на пол в гостиной и следил за ее дверью.
The blind was pulled down to within an inch of the sash so that I could not be seen.
Спущенная штора всего на один дюйм не доходила до подоконника, так что с улицы меня не было видно.
When she came out on the doorstep my heart leaped.
Когда она показывалась на крыльце, у меня вздрагивало сердце.
I ran to the hall, seized my books and followed her.
Я мчался в переднюю, хватал свои книги и шел за ней следом.
I kept her brown figure always in my eye and, when we came near the point at which our ways diverged, I quickened my pace and passed her.
Я ни на минуту не терял из виду коричневую фигурку впереди, и уже у самого поворота, где наши дороги расходились, я ускорял шаг и обгонял ее.
This happened morning after morning.
Так повторялось изо дня в день.
I had never spoken to her, except for a few casual words, and yet her name was like a summons to all my foolish blood.
Я ни разу не заговорил с ней, если не считать нескольких случайных слов, но ее имя было точно призыв, глупо будораживший мою кровь.
Her image accompanied me even in places the most hostile to romance.
Ее образ не оставлял меня даже в таких местах, которые меньше всего располагали к романтике.
On Saturday evenings when my aunt went marketing I had to go to carry some of the parcels.
В субботу вечером, когда тетя отправлялась за покупками в лавки, я всегда нес за ней сумку.
We walked through the flaring streets, jostled by drunken men and bargaining women, amid the curses of labourers, the shrill litanies of shop-boys who stood on guard by the barrels of pigs’ cheeks, the nasal chanting of street-singers, who sang a come-all-you about O’Donovan Rossa, or a ballad about the troubles in our native land.
Мы шли ярко освещенными улицами, в толкотне торговок и пьяниц, среди ругани крестьян, пронзительных возгласов мальчишек, охранявших бочки с требухой у лавок, гнусавых завываний уличных певцов, тянувших песню про ОДонована Россу * или балладу о горестях родной нашей страны.
These noises converged in a single sensation of life for me: I imagined that I bore my chalice safely through a throng of foes.
Все эти шумы сливались для меня в едином ощущении жизни; я воображал, что бережно несу свою чашу ** сквозь скопище врагов.
Her name sprang to my lips at moments in strange prayers and praises which I myself did not understand.
Временами ее имя срывалось с моих губ в странных молитвах и гимнах, которых я сам не понимал.
My eyes were often full of tears (I could not tell why) and at times a flood from my heart seemed to pour itself out into my bosom.
Часто мои глаза наполнялись слезами (я не знал почему), и мне иногда казалось, что из сердца у меня поднимается волна и заливает всю грудь.
I thought little of the future.
Я думал о том, что будет дальше.
I did not know whether I would ever speak to her or not or, if I spoke to her, how I could tell her of my confused adoration.
Не знал, придется ли мне когда-нибудь заговорить с ней и если придется, как я скажу ей о своем несмелом поклонении.
But my body was like a harp and her words and gestures were like fingers running upon the wires.
Но мое тело было точно арфа, а ее слова — точно пальцы, пробегающие по струнам.
One evening I went into the back drawing-room in which the priest had died.
Как-то вечером я вошел в маленькую гостиную, ту, где умер священник.
It was a dark rainy evening and there was no sound in the house.
Вечер был темный и дождливый, и во всем доме не раздавалось ни звука.
Through one of the broken panes I heard the rain impinge upon the earth, the fine incessant needles of water playing in the sodden beds.
Через разбитое стекло мне было слышно, как дождь падает на землю, бесчисленными водяными иглами прыгая по мокрым грядкам.
Some distant lamp or lighted window gleamed below me.
Где-то внизу светился фонарь или лампа в окне.
I was thankful that I could see so little.
Я был рад, что вижу так немного.
All my senses seemed to desire to veil themselves and, feeling that I was about to slip from them, I pressed the palms of my hands together until they trembled, murmuring: “O love!
Я был словно в тумане, и в ту минуту, когда, казалось, все чувства вот-вот покинут меня, я до боли стиснул руки, без конца повторяя: "Любимая!
O love!” many times.
Любимая!"
At last she spoke to me.
Наконец она заговорила со мной.
When she addressed the first words to me I was so confused that I did not know what to answer.
При первых словах, которые она произнесла, я смутился до того, что не знал, как ответить.
She asked me was I going to Araby.
Она спросила, собираюсь ли я в "Аравию" ***.
I forgot whether I answered yes or no. It would be a splendid bazaar, she said; she would love to go.
Не помню, что я ей ответил — да или нет. Чудесный будет базар, сказала она; ей очень хочется побывать там.
“And why can’t you?”. I asked.
* ОДонован Росса Джеримая (Росса — "Рыжий"; кличка, добавленная к фамилии; 1831—1915) — деятель ирландского национально-освободительного движения. Воспринимался народом как символ мужества и отваги. ** Имеется в виду потир, чаша для святых даров. Здесь чаша — символ духовных идеалов и надежд. *** "Аравия" — название благотворительного базара, ежегодно проводимого в Дублине с 14 по 19 мая в помощь городским больницам.. — А почему бы вам не пойти? — спросил я.