Rome/Рим
I.
В квартале св.
THE PRIEST AND THE POOR.
Рим, Рим!
THAT morning, one towards the end of January, Abbe Pierre Froment, who had a mass to say at the Sacred Heart at Montmartre, was on the height, in front of the basilica, already at eight o’clock.
На ней, в том месте, где, по преданию, был распят святой Петр, стоит церковь Сан-Пьетро-ин-Монторио.
And before going in he gazed for a moment upon the immensity of Paris spread out below him.
В огромном, лихорадочно-деятельном Париже немыслимо найти хоть какую-нибудь работу.
After two months of bitter cold, ice and snow, the city was steeped in a mournful, quivering thaw.
Наступила тишина, все вокруг опустело, яркое солнце и шумная толпа нового города сменились леденящим, дремотным сумраком старого.
From the far-spreading, leaden-hued heavens a thick mist fell like a mourning shroud.
Иные исчезали невесть куда, словно унесенные грязным уличным потоком.
All the eastern portion of the city, the abodes of misery and toil, seemed submerged beneath ruddy steam, amid which the panting of workshops and factories could be divined.
Маргариты, в самых недрах Сент-Антуанского предместья, столь деятельного и трудолюбивого, он обнаружил грязные трущобы, целые улочки зловонных, сырых, как погреб, темных и душных конур, где заживо гнило, издыхало скопище обездоленных.
while westwards, towards the districts of wealth and enjoyment, the fog broke and lightened, becoming but a fine and motionless veil of vapour..
В кварталах голытьбы, обреченной на вынужденную праздность, стайками бегают босоногие, полураздетые ребятишки; они голодны, заходятся от кашля, их уносит злая чахотка.
The curved line of the horizon could scarcely be divined, the expanse of houses, which nothing bounded, appeared like a chaos of stone, studded with stagnant pools, which filled the hollows with pale steam.
Но вот кучер с подчеркнутой, хотя и несколько иронической торжественностью объявил, широким жестом указывая кнутовищем влево, на огромное свежеоштукатуренное здание — гигантское нагромождение камня, перегруженное лепкой, фронтонами и статуями:.
whilst against them the summits of the edifices, the housetops of the loftier streets, showed black like soot..
Дальше улица сужалась, стиснутая церковью и тяжеловесным палаццо Альтьери, которое никак не решались снести, и все погрузилось в сырой, леденящий мрак.
It was a Paris of mystery, shrouded by clouds, buried as it were beneath the ashes of some disaster, already half-sunken in the suffering and the shame of that which its immensity concealed.
А в тот страшный вечер, когда из тесной темной прихожей священник первым вошел в зловещую комнату, он увидел трагедию нищеты, заставившую вскоре содрогнуться весь Париж: мать, голодом доведенная до отчаяния, убила себя и своих пятерых малышей.
Thin and sombre in his flimsy cassock, Pierre was looking on when Abbe Rose, who seemed to have sheltered himself behind a pillar of the porch on purpose to watch for him, came forward: “Ah!
А Пьер, в узкой черной сутане, судорожно стиснув горящие, как в лихорадке, ладони, уже прислонился к балюстраде и глядел во все глаза, впитывал всей душою.
it’s you at last, my dear child”, said he, “I have something to ask you”.
И вот он наконец перед ним, наконец-то Пьер видит его!
He seemed embarrassed and anxious, and glanced round distrustfully to make sure that nobody was near.
С самого отъезда он был как в лихорадке, и теперь, когда все, с чем он сталкивался, до странности не соответствовало его представлениям, это поражало неожиданностью, разжигало любопытство, возбуждало жажду обозреть все сразу.
Then, as if the solitude thereabouts did not suffice to reassure him, he led Pierre some distance away, through the icy, biting wind, which he himself did not seem to feel.
Однажды вечером — это было прошедшей зимой — Пьер увидел нечто такое, что захлестнуло его жалостью.
“This is the matter”, he resumed, “I have been told that a poor fellow, a former house-painter, an old man of seventy, who naturally can work no more, is dying of hunger in a hovel in the Rue des Saules.
Не правда ли, чудовищно: на мостовой большого города, который ослепляет блеском, оглушает звоном миллионов, человек ищет работы, чтобы поесть, и не находит, и голодает.
So, my dear child, I thought of you.
Голодает его жена, голодают дети.
I thought you would consent to take him these three francs from me, so that he may at least have some bread to eat for a few days”.
Пьеру встречались семьи, где мать и полдюжины малышей, по три дня не имея ни крошки во рту, теснились, сбившись в кучу, чтобы согреться.
“But why don’t you take him your alms yourself?”.
Почему спокойно не сообразовал свою жизнь с тем, что стало для него достоверностью?
At this Abbe Rose again grew anxious, and cast vague, frightened glances about him.
Лошадь замедлила шаг, и Пьер, охваченный ребяческим нетерпением, то и дело оборачивался и глядел на город, панорама которого все шире развертывалась у него за спиной.
“Oh, no, oh, no!”.
— Виа-Гарибальди!
he said, “I can no longer do that after all the worries that have befallen me.
И у него хватило самообладания больше не оборачиваться, хотя он всем существом своим стремился к этому.
You know that I am watched, and should get another scolding if I were caught giving alms like this, scarcely knowing to whom I give them.
Подобрав такого хилого и жалкого, выпавшего из гнезда птенца, молодой аббат вынужден был разыскивать его родителей.
It is true that I had to sell something to get these three francs.
Тут же рядышком прикорнули две хорошенькие белокурые девчурки трех и пяти лет, они тоже уснули вечным сном.
But, my dear child, render me this service, I pray you”.
К чему делать то, что делает он, — подбирать малышей, оказывать помощь родителям, продлевать страдания стариков?
Pierre, with heart oppressed, stood contemplating the old priest, whose locks were quite white, whose full lips spoke of infinite kindliness, and whose eyes shone clear and childlike in his round and smiling face.
все его скудные доходы уходили на неотложную помощь обездоленной детворе, и старый священник, восхищенный, растроганный до глубины души самоотверженностью юного помощника, ниспосланного ему свыше, со слезами обнимал Пьера, называя того «чадом господним».
And he bitterly recalled the story of that lover of the poor, the semi-disgrace into which he had fallen through the sublime candour of his charitable goodness.
И в Пьере закипело возмущение, его пронизало мгновенное сознание никчемности, тщеты любой благотворительности.
His little ground-floor of the Rue de Charonne, which he had turned into a refuge where he offered shelter to all the wretchedness of the streets, had ended by giving cause for scandal.
Маргариты в Сент-Антуанском предместье; аббат занимал три сырые комнаты нижнего этажа на улице Шаронн, которые он превратил в приют для бездомных детей, подобранных по соседству, прямо на улице.
His naivete and innocence had been abused; and abominable things had gone on under his roof without his knowledge.
Гибельная среда, невежество и скученность довершали остальное.
Vice had turned the asylum into a meeting-place; and at last, one night, the police had descended upon it to arrest a young girl accused of infanticide.
сперва он сам подбирал их на панели, а с тех пор, как приют приобрел известность в квартале, их все чаще приводили к нему сердобольные соседи: мальчуганы, девчурки — совсем еще малышами поглощала их улица, у одних отцы и матери с утра до ночи работали, у других беспробудно пьянствовали, у третьих рано умирали..
Greatly concerned by this scandal, the diocesan authorities had forced Abbe Rose to close his shelter, and had removed him from the church of Ste.
И вот в один из осенних вечеров, когда хмурое небо сеяло дождь, случай свел Пьера со старым священником, аббатом Розом, викарием церкви св.
Marguerite to that of St. Pierre of Montmartre, where he now again acted as curate.
На ней, в том месте, где, по преданию, был распят святой Петр, стоит церковь Сан-Пьетро-ин-Монторио.
Truth to tell, it was not a disgrace but a removal to another spot.
Иные исчезали невесть куда, словно унесенные грязным уличным потоком.
However, he had been scolded and was watched, as he said; and he was much ashamed of it, and very unhappy at being only able to give alms by stealth, much like some harebrained prodigal who blushes for his faults.
Он сумел обратиться к рассудку, сохранить его высокое достоинство, но ничто не могло заглушить в нем страдание одиночества, боль незаживающей раны.
Pierre took the three francs.
И тогда Пьер как бы преобразился.
“I promise to execute your commission, my friend, oh!
— Колонна Траяна!
with all my heart”, he said.
Из Лурда он возвратился с мертвой, испепеленной душой и кровоточащим сердцем.
“You will go after your mass, won’t you?
Потом — усталость: к чему вечно работать, если это все равно никогда не принесет тебе достатка?
His name is Laveuve, he lives in the Rue des Saules in a house with a courtyard, just before reaching the Rue Marcadet.
У самого вокзала, на площади Пятисот, он сел в открытый фиакр, один из тех, что вереницей вытянулись вдоль тротуара, поставил саквояж рядом с собою и назвал извозчику адрес:.
You are sure to find it.
Маргариты, в самых недрах Сент-Антуанского предместья, столь деятельного и трудолюбивого, он обнаружил грязные трущобы, целые улочки зловонных, сырых, как погреб, темных и душных конур, где заживо гнило, издыхало скопище обездоленных.
And if you want to be very kind you will tell me of your visit this evening at five o’clock, at the Madeleine, where I am going to hear Monseigneur Martha’s address.
А в тот страшный вечер, когда из тесной темной прихожей священник первым вошел в зловещую комнату, он увидел трагедию нищеты, заставившую вскоре содрогнуться весь Париж: мать, голодом доведенная до отчаяния, убила себя и своих пятерых малышей.
He has been so good to me!
Боже милостивый!
Won’t you also come to hear him?”.
И у него хватило самообладания больше не оборачиваться, хотя он всем существом своим стремился к этому.
Pierre made an evasive gesture.
И тогда Пьер как бы преобразился.
Monseigneur Martha, Bishop of Persepolis and all powerful at the archiepiscopal palace, since, like the genial propagandist he was, he had been devoting himself to increasing the subscriptions for the basilica of the Sacred Heart, had indeed supported Abbe Rose.
Дела благотворительности свели его с монсеньером Бержеро, епископом, которого папа в награду за праведную жизнь, преисполненную редкого милосердия, незадолго до того сделал кардиналом, невзирая на глухое недовольство приближенных, усмотревших в поведении французского прелата, по-отечески управлявшего вверенной ему епархией, некое вольнодумство.
in fact, it was by his influence that the abbe had been kept in Paris, and placed once more at St. Pierre de Montmartre.
На ней, в том месте, где, по преданию, был распят святой Петр, стоит церковь Сан-Пьетро-ин-Монторио.
“I don’t know if I shall be able to hear the address”, said Pierre, “but in any case I will go there to meet you”.
Как-то вечером, на улице Шаронн, Пьер чуть ли не из-под колес ломовика извлек двух мальчуганов, двух братишек, и они не могли даже сказать, откуда они и как сюда попали.
The north wind was blowing, and the gloomy cold penetrated both of them on that deserted summit amidst the fog which changed the vast city into a misty ocean.
Наступила тишина, все вокруг опустело, яркое солнце и шумная толпа нового города сменились леденящим, дремотным сумраком старого.
However, some footsteps were heard, and Abbe Rose, again mistrustful, saw a man go by, a tall and sturdy man, who wore clogs and was bareheaded, showing his thick and closely- cut white hair.
Но священник настаивал, и тот снова дружелюбно заулыбался, с готовностью кивнул головой: ладно, мол, ладно, он-то со всей охотой!
“Is not that your brother?”.
— Колонна Траяна!